Слова срывались с губ сами собой, но она ничуть об этом не жалела. Пора Филиппу услышать правду.
— Я думал, ты не хочешь меня… — Линия его рта стала жесткой. — Ты ведь отвергла меня или ты уже успела забыть об этом?
Прозвучал вопрос, но ответа он мог ждать до скончания века. Она скорее умерла бы, чем призналась, как горько она сожалела о том, что оттолкнула его тогда. Мишель отвернулась от него, ей не хватало мужества честно признаться. А как потом ее ранили равнодушие Филиппа, его долгие отлучки из дому.
Упрямо сжав губы, она молчала под взглядом его — сейчас темно-серых — глаз в обрамлении густых черных ресниц, которые словно проводили инвентаризацию всех ее округлостей, которые лично она считала чрезмерным и нежелательным накоплением за последнее время. Она чувствовала, как начинают гореть те места ее тела, на которых останавливается взгляд Филиппа. Из страха, что он услышит ее неровное дыхание, она внутренне сжалась. Зависший в воздухе вопрос и близость Филиппа привели ее в смущение и растерянность.
Ничего он тогда не понял, не потрудился разобраться в ее чувствах. Потом возник комплекс ущербности и стыд, поскольку он, видимо, решил, что она фригидна и незачем заходить в ее комнату по ночам.
Он быстро шагнул к ней. Пальцы его крепко сжали ей руку, а вторая рука легко легла на талию, локтем коснувшись ее округлого бедра.
— Интересно, изменилось ли что-нибудь за год разлуки? Пожалуй, нам стоит это выяснить. Ты снова отвергнешь меня, если я приду к тебе ночью? — В голосе его слышалось вожделение.
— Не надо! — испуганно вырвалось у Мишель.
Внутри у нее все напряглось. Она отучила себя плакать по ночам от одиночества, но ей не забыть тех жестоких уроков и она не намерена вновь подвергать себя унижению.
А ведь когда-то — теперь кажется, что это было так давно, словно в другой жизни, — она вообразила, что влюбилась в него, она обожала его, считая совершенством, почти боготворила. Теперь она хорошо узнала его и ему не соблазнить ее вновь. Мишель откинула назад голову и с вызовом сказала:
— Если надеешься, что я готова услужить тебе, полежи на полу, пока не удовлетворишь своего сексуального любопытства, а потом подумай еще раз!
Она решительно оторвала от себя его руки, одну за другой, и направилась к двери, сжав губы, чтобы не закричать от приступа уже знакомой боли. Уже подойдя к двери, она услышала за спиной:
— У меня более цивилизованное предложение, моя красавица. Ты разделишь со мной постель на ближайшие три месяца и удовлетворишь… мое сексуальное любопытство, а я не стану выдвигать обвинение против твоего брата.
2
— Тебе требуется время, чтобы обдумать мое предложение? — спросил Филипп после того, как затянувшееся молчание стало невыносимым.
Судя по интонации, он явно наслаждался произведенным эффектом, и это вывело ее из состояния шока.
— Ты не можешь предлагать такое всерьез! — Боже, какой у нее тонкий дрожащий голос! Мишель ужаснулась. Неужели она не устоит?
— Серьезнее не бывает.
Нервно сглотнув, она продолжила, стараясь говорить увереннее:
— Должно быть, ты оказался в отчаянном положении, если вынужден прибегать к шантажу, чтобы заполучить женщину к себе в постель!
На этот раз презрение, которое она питала к нему, прозвучало во весь голос, потому что глаза его сузились и челюсти сжались Филипп был необузданно страстным человеком, ей было известно, как это проявлялось в его работе, в отношении к земле, которую он любил, к семье, к женщинам. Но никогда он не проявлялся так в отношении к ней. Злая насмешка Мишель ощутимо ударила по его самолюбию, которое с детства всячески культивировалось в нем семейным окружением.
— Это не шантаж… это условие, — поправил он ее охрипшим голосом. — Ничего обязательного. Ты вольна принять мое предложение или отказаться.
— Мое тело не товар, который можно обменять по бартеру, — отрезала Мишель, чувствуя, что ее начинает трясти.
То, что он предлагает, даже не подлежит обсуждению. Но Филипп, очевидно, так не думал, потому что голос его зазвучал увереннее: