— На гостей они не похожи, — покачал головой Асланбек.
Никто ему не ответил. Смутное беспокойство овладело всеми — очень уж странно вели себя приезжие.
Подъехав к пожилому, всадник спрыгнул на землю и показал ладонь. Их окружили. По знаку старшего все пошли к арбам и стали распрягать лошадей. Затем, достав из арб черкески, встряхивали их, хлопали шапками по коленям, выбивая пыль и соломинки, одевались, подпоясывались кинжалами...
Горцам на нихасе стало ясно, что незнакомцы прибыли не навестить родных, — гости не стали бы, не въехав в аул, распрягать коней. И теперь каждый терялся в догадках, кто бы это мог быть. Высказывать же вслух свои предположения, выдавать свое любопытство — не дело мужчины; и все молчали, притворяясь спокойными и безразличными. И зачем спешить и болтать попусту?! Вот доберутся они сюда, и все станет ясно: кто они, к кому и зачем приехали. А пока надо повести неторопливый разговор о чем-нибудь другом. Самая подходящая сейчас тема — предстоящая свадьба. Асланбек отвел взор от арб и неторопливо произнес:
— Ирбек — хороший горец. Степенный, услужливый, старость почитает.
— Настоящий джигит! — поддержал Иналык...
Все согласно закивали головами. Да если бы у кого-нибудь и было другое мнение об Ирбеке, он не посмел бы возразить Асланбеку, который, несмотря на то что прожил на свете сто пять лет, все еще был крепок и опирался на палку скорее для напоминания другим о своем возрасте, а мудростью походил на нарта Урузмага.
— Отец Ирбека был отличным воином, — воспользовавшись паузой, вставил Хамат и тут же начал свой очередной рассказ из Русско-турецкой войны.
Тридцать пять лет назад Хамат вместе с десятком других аульчан добровольцем вступил в дивизион осетинских всадников, принимавших участие в войне с турками на Балканах. Это был самый яркий период в его жизни. И если Хамат открывал рот, никто не сомневался: он вновь будет говорить о болгарах, о турках, о смелых рейдах в тыл врага, о подвигах настоящих джигитов. Но ему прощали эту слабость — из всех ушедших из аула на войну за свободу болгар возвратились только он да Дзабо, возвратились, увешанные Георгиевскими крестами.
— Эти-то, незнакомцы, сюда идут, — хрипло произнес Дахцыко.
— Идут, говоришь? — Асланбек приложил руку к глазам...
Если сам почтенный Асланбек заинтересовался незнакомцами, то не грех и всем остальным посмотреть на них. Незнакомцы медленно поднимались в гору, приближаясь к нихасу. Впереди, положив руки за спину, шел пожилой горец. Уже была видна его пышная борода. Следом за ним двигались остальные...
— Один остался возле арб, — заметил Иналык.
Хамату не терпелось продолжить рассказ, и он, кашлянув дважды, вновь заговорил:
— Ну а вы, почтенные, знаете, какой гордый Дзабо.
— Извини, Хамат, — прервал рассказчика Асланбек и, кивнув на незнакомцев, сказал: — Кем бы они ни были, встретим их как полагается. Они — гости аула, выскажем им наше уважение...
— Не сомневайся, Асланбек, — сказал Хамат. — Не подведем тебя.
На нихасе воцарилось молчание... Достигнув поляны, пожилой горец, не оглядываясь, ладонью руки остановил своих спутников, а сам приблизился к старикам. Все почтительно поднялись. Один Асланбек не шелохнулся. Горец остановился в пяти метрах от них.
— Да будут дни ваши светлы! Да будет жизнь ваша длинна и красива! — произнес он традиционное приветствие.
Асланбек слегка приподнялся с места:
— Пусть добро и счастье сопровождают и твои шаги, добрый человек!
Незнакомец, видя, что старец хочет встать, жестом попросил его не делать этого:
— Сидите, сидите, не князья мы, не такие уж знатные люди, чтобы почтенный горец встречал нас стоя.
— Разве мы не осетины? — возразил ему Асланбек. — Или забыли обычаи отцов наших? Гость — божий дар. Не встретить его, как подобает горцам, — значит, навеки опозорить свое имя... Проходи сюда, садись рядом с нами, дорогой гость...
Незнакомец попробовал протестовать, сказал, что он может и постоять, что он недостоин такой чести, да старики усадили его. Поговорили о погоде, о том, что весна нынче ранняя, что реки могут выйти из берегов и тогда жди беды. Но на небе есть еще добрые силы, и они не дадут погибнуть горцам. Гость держал себя чинно, благородно, без подобострастия, не заискивал, хотя просьбу предстояло ему высказать серьезную. Он ничем не выдавал своей тревоги и беспокойства, держал себя как человек, знающий себе цену, который не потерпит грубости и унижения. Домотканая черкеска на нем была чиста, опрятна, но обшлага рукавов выдавали ее солидный возраст. Зато кинжал огромный, доброй чеканки, тонкий пояс, перехватывающий талию, отделан медью, папаха из серого каракуля, на ногах легкие изящные сапоги без каблуков. Сыновья его стояли молча, застыв, точно изваяния, картинно положа руки на кинжалы.