Аульчане негодовали по поводу выходки Заремы, посылали в ее адрес проклятия. И лишь небо сжалилось над ней, смилостивилось... На сей раз зловещее облачко повиснуть повисло, но так и замерло, выглядывая из-за вершины гряды, не осмеливаясь выползти, прикрыть солнце, обрушиться дождем... То ли оно ждало, когда Зарема обработает землю, посадит картофель, чтобы потом разом уничтожить все, наказав ее за дерзость, то ли и в самом деле снизошло до ее молитв. Так или иначе, но резать бычка в жертву Всевышнему не пришлось. Погода установилась, и горцы — стар и млад — ринулись на склоны гор, к своим крохотушкам-участкам... Еще и еще раз поражались мы дерзости похищенной. И тогда, когда она стала сажать кусты по нижним краям участка, и тогда, когда утыкала тонкими саженцами тесный участок. «Она знает свое дело, — весело усмехнулся Иналык. — Лучше корней что может укрепить почву?!» «Набежит ветер и вместе с корнями всю землю унесет», — пригрозил Хамат. «А-а! И до этого не дойдет, — убежденно твердил Дзабо, — не приживутся ни кусты, ни деревья».
Но кусты прижились. И одно деревцо зацвело. Не унесло их, потому что ни весной, ни летом не было больше свирепого ветра. Зарема пропадала на своем участке. Она не пользовалась ни лопатой, ни тяпкой — они валялись рядом, — а землю разравнивала, а потом разрыхляла руками. И картофель, что доставил ей кто-то из сердобольных, сажала, стоя на коленях, пальцами выковыривала ямочку и, посадив в нее картофелину зрачком вверх, осторожно засыпала землей. А когда долго не было дождя, она спустилась к речке, набрала в кувшин воду, дотащила ее до участка, полила трепетавшие кустики и саженцы и снова стала спускаться к берегу... Вот какой силы оказалась дочь несчастного Дахцыко... — Отец покосился на сына, помедлив, прикидывая, говорить то, что беспокоит его, или нет... Наконец мягко произнес: — Боюсь, что ты помогал Таймуразу похитить Зарему... — и испугавшись, не вонзил ли ненароком лезвие кинжала в грудь Мурата, поспешно сказал: — Не выпытываю у тебя, сын, тайны, делюсь тем, что беспокоит мою совесть.
Ничего не ответил Мурат отцу, но сердце болезненно сжалось. Захотелось скорее туда, в пещеру, чтобы упасть на колени перед Заремой, покаяться, протянуть ей кинжал, как когда-то Асланбек Дахцыко, попросить похищенную собственными руками покарать его и покорно подставить ей свою голову... Рядом отец, не замечая страданий сына, продолжал рассказы, теперь о Батырбеке и его братьях:
— Странными делами стали заниматься Тотикоевы. Асланбек, наблюдая все это, наверняка уже несколько раз в могиле перевернулся. Еще бы! Больно видеть, каким постыдным занятием увлеклись его внуки: торгуют сахаром, конфетами, тканями, лопатами, гвоздями, керосином, даже туфли и белье завезли! Желтое белье! Для женщин! И в город отправляют мед, мясо, шерсть, черемшу... Тьфу! И надо же, небо спокойно, будто не видит, что творят эти забывшие честь предков Тотикоевы. Не только не наслало на них беду, а даже позволяет им процветать! Богаче они стали. У каждого из братьев свои обязанности. Мамсыр — тот вообще перебрался в Нижний аул. Васо в неделю один раз отправляется в город. Арбу его наполняют мешками с шерстью, бурками, бадьей с медом, баранами, ляжками бычка, а возвращается с городскими товарами. В последний раз привез стальной плуг. Тотикоевы постоянно разъезжают с незнакомыми людьми — толстыми, в шляпах и пальто. Привозят их к вечеру, угостят, а утром вместе отправляются в город. Батырбек и на нихас редко стал наведываться, много ездит по аулам, спускается в долину... Лишь Агуз занимается настоящим мужским делом — охотой. Но мы заприметили, что и его трофеи — тура и даже медведя — тоже укладывают в арбу, чтобы отправить в город! Продавать охотничьи трофеи! Тьфу! Ворчим, когда Тотикоевых нет рядом. Но в лицо упрекать их не смеем. Вдруг как-то незаметно все аульчане оказались у них в должниках. То сахар возьмут взаймы, то муку, то конфеты, когда дети начинают клянчить... Батырбек не возражал — давал без денег, но долг аккуратно записывал в тетрадочку. Кажется, мелочи, совсем немного денег задолжал, а все равно — должник!..
Пройдясь по аулу, наговорившись вдоволь, разомлевший от араки Дзамболат наконец отправился отдыхать в хадзар; Тембол вновь расстелил во дворе коврик... У Мурата терпения не хватило дождаться темноты, и, напустив на себя беспечный вид, он устремился к лесочку, откуда в детские годы они с Урузмагом и Шамилем в день по два-три раза волокли хворост для обжоры-печи.
Обходя двор Дахцыко, Мурат увидел женщину с закрытым платком лицом, в руках которой находился узелок с пирогами и гармонь... Мадина,— скорее догадался, чем признал он ее. Она тенью мелькнула вдоль глухой стены сарая и, оскальзываясь, полезла в гору, стараясь поскорее выбраться из аула. Из дверей их хадзара выглянула Дунетхан и, горестно прижав ладонь ко рту, смотрела вслед дочери, а когда Мадина исчезла за горной складкой, зарыдала во весь голос, не боясь, что кто-то услышит или зайдет в их хадзар. Впрочем, с того жуткого дня вряд ли гость бывал в их доме. Кому приятно присутствовать на похоронах, где нет покойника, но где все его ждут?