— Ты — не Зарема! — испугалась Мадина. — И слова не твои!
— Ты родилась раньше меня, сестра, а я старше тебя, — возразила с горечью Зарема.
Мадина схватила в ладони лицо сестры, страстно заговорила:
— Я упаду в ноги отцу, я буду каждый день, каждый час, каждую минуту твердить ему о тебе, я уговорю его, и он простит тебя! Ты должна возвратиться домой, Зарема! Должна! Здесь ты погибнешь!
— Не бросай напрасно слов, Мадина. Уходи. И больше никогда не приходи! — Зарема решительно вскочила с камня. — Пусть и Урузмаг забудет дорогу сюда. Как мне ни тяжко будет без его охотничьих трофеев — обойдусь!.. Никому не хочу быть обязанной!..
— Ты не сможешь одна, не сможешь! — зло закричала ей вслед Мадина. — Это невозможно! — Эхо принесло назад ее слова, бросило их в лицо.
Зарема не успела убежать от злых слов сестры.
— Не смогу одна? Без вас? Я докажу, что смогу!.. Я ни за что ни к кому из вас не пойду на поклон. Когда в муках давала жизнь сыну, тоже думала, что не выживу одна, что наступили последние мгновенья жизни. Раз это вынесла, то теперь ничего не страшно!..
Неизвестно, что чудилось Зареме, но, не услышав зов Мурата, когда его ладонь прикоснулась к ее плечу, она, не открывая глаз, страстно схватила ее, прижалась щекой... Все перепуталось в ее сознании: реальность, мечты, страсть... «Ты?! Наконец-то!» — услышал Мурат ее шепот, и он тоже забылся, тоже потерял контроль над собой... Огромная птица заслонила своим крылом весь мир... И Мурат мял, ласкал не раз целованное в снах-грезах тело, жадно упивался долгожданным счастьем... И даже когда в минуту забвения ее задыхающийся шепот: «Таймураз! Ой Таймураз!.. Ты опять мой, Таймураз!..» — обжег его, и тогда он не в силах был оторваться от нее. Ее ласки доставляли ему и радость, и нестерпимую боль, которую ничем не унять и сейчас, спустя многие годы... Она ласкала не его, Мурата, она отдавалась не ему... Таймураз, ее чудом оживший Таймураз дал ей мгновенье блаженства...
Потом она, уткнувшись лицом в его грудь, тихо плакала, а Мурат грустно водил ладонью по ее спине и теперь твердо знал, что Таймураз навеки украл у него любовь, что она никогда не возвратится к нему... Глядя на склоненную голову Заремы, он гадал, знает ли она, чье имя срывалось с ее уст... И чтоб еще больше не вгонять ее в отчаяние, Мурат не сказал ей о шепоте...
— Только не проси, чтоб вышла за тебя замуж, — умоляла она сквозь слезы. — Я несчастье несу людям... Тебе не желаю горя...
Они пошли к пещере. Она впереди, не оглядываясь, Мурат позади, понурив голову... Оба они избегали смотреть друг на друга...
Уже в пещере, склонившись над спящим малышом и пытаясь при тусклом свете лучины рассмотреть его лицо, Мурат тайком бросил на Зарему несмелый взгляд и понял: тому, что случилось у реки, больше не бывать! Она принадлежала не ему... Конечно, тело мучает ее... Оно требует ласки... Она по ночам просыпается, чувствуя точно наяву, как обнимает ее мужская рука... Но это может быть только одна рука — Таймураза...
Глава 17
Возвратился в хадзар Мурат с тяжелым чувством вины и безнадежности. Отец и Тембол не дождались его — спали, мать бесшумно впорхнула из кухни, накрыла фынг, но Мурат отказался от араки; покрошил чурек в молоко и лениво похлебал давно не пробованное блюдо. Вспомнилось, с каким наслаждением и жадностью в детстве, бывало, опорожнял тарелку... Все ушло, куда-то ушло: и радость от того, что жив, и вера в будущее, и силы... Остались усталость, скука и волчий вой на душе...
Мать, стоя у открытого окна, молча наблюдала за сыном. Ей передалась его тоска, но, не смея высказать материнскую нежность, не решившись обнять сына, прижать его голову к груди, она лишь шагнула поближе, наклонилась над фынгом и пододвинула поближе к сыну любимый им сыр из овечьего молока.
... Ночь — первая после блуждания по миру, проведенная под крышей родного дома — оказалась беспокойной. Снились Маньчжурия, Мексика, Аляска.
— Вставай, сын, вставай, — голос отца срывался от волнения. — Беда, Мурат, беда!.. Надо догнать абреков, отнять отару!..
Умар скупым жестом жестко обнял брата — Мурат почувствовал заледеневшие в напряжении скулы брата, услышал скрежет зубов — так огрызается вконец загнанный, обложенный, прижатый к скале волк...
Мурат склонился к лежащему навзничь на нарах стонущему Урузмагу; того тошнило — верный признак сотрясения мозга...
Потом целой кавалькадой они поскакали в ночь. В преследовании приняли участие все оставшиеся в ауле мужчины, кроме Дахцыко, которому никто не сообщил о беде. Жалели, что нет отправившихся первыми на войну с германцами молодых горцев и особенно Батырбека, который мог бы поднять и Нижний аул...