— Поручик, если бы три года назад кто-нибудь сказал, что мне придется набирать полк в Германии из числа русских военнопленных, я бы застрелил подлеца!
Лагерь заметно оживился. Немецкие солдаты стали выводить из казарм русских военнопленных и гнали их к плацу. Чубов смотрел на старенькие выцветшие кителя и рубашки со следами давно сорванных погон, на изможденные голодом и неволей лица, на тяжелую шаркающую поступь, и боль отразилась в его глазах.
— Иные с четырнадцатого года здесь, — глухо сказал он.
Наконец немцы соизволили вспомнить о них. Ефрейтор приблизился к воротам, часовые распахнули их, и он с трудом пояснил россиянам:
— Конь найн... Конь здесь... Ви туда...
Полковник гневно сверкнул глазами, помедлил, но сдержался, слез с коня. Направляясь к комендатуре лагеря, он видел, как жадно, с надеждой и мольбой оглядывались на него военнопленные. Простреливаемый со всех сторон этими немыми просьбами, Чубов впервые за последнюю неделю облегченно вздохнул, явственно ощутив, что в этом постыдном вояже к немцам за русским полком есть и своя благородная миссия. По мраморным ступенькам им навстречу сбежал усатый офицер. Встав у них на пути и глядя в сторону, он с заметным акцентом заявил:
— Господин комендант сам будет видеть, как ви отбирать солдат.
Чубов и поручик почтительно отдали честь вышедшему из комендатуры немецкому полковнику и худому офицеру с моноклем. Комендант невидящими глазами посмотрел со ступенек сверху вниз на Чубова, зло процедил несколько слов. Усатый офицер, торжествуя, перевел:
— Господин полковник говорит: «Парадокс истории — победители просят побежденный сторона отдать русских военнопленных, чтобы сделать из них новый российский армий, который возвратит престол».
Чубов дернулся, но опять сдержал свою ярость, ответил:
— Меня успокаивает мысль, что человек, познавший прелести вашего плена, предпочтет смерть в бою, нежели новое пленение, — и с вызовом глянул на немца.
Комендант внимательно выслушал переводчика, уловил насмешку и что-то грубо спросил переводчика:
— Косподин полковник спрашивает, сколько вы будете отбирать солдат? — обратился к Чубову переводчик.
— Для начала тысяча пятьсот, — ответил тот.
Глаза у коменданта насмешливо блеснули, произнесенная им фраза вызвала улыбку у офицера с моноклем.
— Косподин полковник разрешает отбирать тысяча четыреста девяносто девять человек, — охотно перевел усатый офицер.
Комендант остался доволен эффектом, произведенным его словами на Чубова, и, упиваясь своей властью, величественно прошествовал в сопровождении офицера с моноклем мимо побледневшего русского.
Военнопленных выстроили на плацу в четыре ряда. Чубов медленно двигался вдоль строя, пристально всматриваясь в лица и с каждой секундой все более ужасаясь. Какие они измученные и изможденные! Им впору в госпитали, а он должен из них создать полк. Боеспособный. Не имеет он права возвратиться без полка! Надо выбрать более крепких. Но кого из них?! Они едва стоят на ногах, от щелчка упадут. А им предстоит сражаться за Россию. Ох и полк же приведет он на родину! Но надо! Надо! И он то и дело указывал пальцем на стоявших в строю солдат, и счастливчик поспешно делал три шага вперед.
Чубов дошел до угла плаца и оказался перед строем красных бойцов. Они заметно отличались от остальных своим более крепким видом. Немецкие офицеры оживились и стали с интересом ждать, что произойдет. Одолеваемый тяжкими мыслями, Чубов не обратил внимания, что на рубашках стоявших перед ним солдат не видно следов погон. Более того, кое на ком были буденовки и глаза у бойцов, несмотря на голод и усталость, не потускнели. Полковник с прежней ритмичностью упирал пальцем в грудь одному, второму, третьему... Но ни один из них не покинул своего места в шеренге. Чубов недоуменно оглянулся на них, коротко приказал:
— Три шага вперед!
Твердый голос покрыл его слова:
— Мы не будем служить у Врангеля!