Я четырежды встречался за шахматной доской с Петром Георгиевичем и на себе ощутил, как утомительны эти партии, полные подвохов. Да и проиграл одну из них, пропустив неожиданный отскок коня с де-пять, где тот царствовал над центром доски, так что абсурдом казался увод его с этого поля. А Мясников возьми да и переведи его на эф-четыре, после чего одновременно появились три угрозы: две тактические и одна позиционная. Не желая оказаться в тисках белых фигур, я предпочел рвануться в комбинационные вихри, в которых и был переигран изящно и безо всяких надежд.
Реванш я взял лишь через год и по известной всему шахматному миру схеме: не допуская осложнений, бегом устремился к эндшпилю. На сделанный Мясниковым первый ход королевской пешкой я ответил сицилианской защитой, хотя именно в ней соперник одержал ряд ярких побед. Натиск белых фигур усиливался, вот-вот должна была разразиться, подобно молнии, комбинация. Угрозы нацеленных на пункт же-семь ферзя, ладьи, слона и подкрадывающегося с края доски коня удавалось парировать с огромным трудом. Но было ясно: мне не выстоять. К тому же нервировал надвигающийся цейтнот. Обороняясь, я мог только оттянуть агонию. Нужны были экстренные, решительные меры. Я перевел взгляд на короля белых, который, прячась за частоколом пешек, чувствовал себя в совершеннейшей безопасности. Как бы добраться до него?..
Сперва мелькнула едва уловимая мысль воспользоваться тем, что ладья белых прыгнула вперед на три поля, ослабив первую горизонталь. Я лихорадочно стал прикидывать, где и как отыскать брешь в построении белых, чтобы расчистить путь своей ладье на первую линию. И идея появилась. Воплощению замысла мешал ферзь соперника. Вот если бы он двинулся на линию аш... Как же его заманить туда? Может быть, ослабить пункт эф-шесть, позволяя белому коню шагнуть на него с грозным шахом? Брать его пешкой нельзя, потому что открывается король, а не брать — значит, позволить ферзем поставить мат на аш-семь. Вижу это я — видит это и Мясников. Сейчас поле эф-шесть под ударом слона черных, и наскок коня ничего не даст. Ну, а если убрать слона, то белые мгновенно среагируют и перебросят ферзя на линию аш, чтобы ВЛЕПИТЬ мат... И тогда...
Но что произойдет, если ферзь отскочит на линию аш, я не стал кропотливо подсчитывать, ибо время уже поджимало, да и другого выхода не было. Я решительно двинул слона с е-семь на це-пять. Мясников, убаюканный удачным ходом партии, не задумываясь, перевел ферзя на линию аш. Я посмотрел на часы: на семнадцать ходов оставалось всего пятнадцать минут. Углубляться в расчет всех разветвлений варианта не имело смысла...
Мясников изумленно следил за тем, как черный ферзь двинул через всю доску к пункту це-два и нагло сбил белую пешку-защитницу, объявляя изумленному королю шах. Король не мог брать ферзя, потому что на поле це-два нацелился слон белых. Но его можно было снять конем или ладьей. В первом случае открывалась линия для вторжения черной ладьи на первую горизонталь с матом. Во втором варианте следовал шах конем на де-два, и королю белых приходилось выбирать между ходами на а-один или це-один. В первом случае решал наскок другого черного коня на бе-три — и избежать мата было невозможно. При ходе же короля на це-один открывался путь черной ладье с матом...
Шахматы непредсказуемы. Их невозможно познать до конца, хотя миллионы людей и пытаются это сделать. Даже чемпионам мира они преподносят сюрпризы. Казалось, преимущество Мясникова в игре со мной было настолько весомым, что иного исхода, кроме победы, не могло быть! Но чем больше рецензентов анализировали позицию, в которой черные пожертвовали ферзя, тем сомнительнее становилось, была ли у белых победа. На каждый выпад их фигур находилась защита. Явно ошибочных ходов со стороны Мясникова не было, каждый из них был продиктован логикой борьбы. И тем не менее позиция оказалась из тех, что ставит в тупик даже гениальных аналитиков, подтверждая мысль о непознаваемости шахмат, вызывая чувство бессилия перед деревянными фигурами...
Шахматы и трагичны. Это непосвященному кажется, что проигрыш партии — пустячок, который не должен огорчать человека. «Подумаешь, мол, неудача в игре, чего тут переживать?» Но для того, кто отдал шахматам всего себя, кто день и ночь проводит за доской с тридцатью двумя фигурами, живущими своей напряженной жизнью, — для такого человека любая неудача — трагедия. И ему справиться с этим ударом зачастую ничуть не легче, чем иному человеку с гибелью многолетних надежд.