Наглядно было видно, как непродуманно, беспорядочно рождались улицы, которые то шли параллельно друг другу, то вдруг по чьей-то прихоти врезались одна в другую или в тупичок, а то и уносились ломаной, точно рисовала их пьяная рука, линией к самому горизонту... По этим кровеносным сосудам города импульсивно и хаотично носились, догоняя, становясь на пути друг у друга, крошечные машины... Сплошной, вязкий гул, который мы не замечаем в самом городе, висел над ним...
Борис Тотырбекович и Петр Георгиевич метрах в пяти от меня любовались Дарьяльским ущельем. Глухо доносились их голоса...
... Небо уже не было бледно-синим и глубоким-глубоким, как утром. По всему своду замерли густые кудри густо-белесых облаков, которые так и светились от пробивающихся солнечных лучей, обдавая покоем. Само собой куда-то уплыли напряжение и ожидание, сковывавшие, несмотря на мои старания забыться и отвлечься, мысли и тело... Наслаждаясь наступившим облегчением, я сел на край обрыва, прикрыл глаза... Тело, обмякши, бессильно сникло. Реальность перестала мучить. Наступило блаженство, когда уже не различаешь, что явь и что сон. Глухо доносились до сознания голоса Бориса и тренера. Возможно, я задремал...
— Кажется, задремал, — извинился я и подставил куртку, чтоб тренер просунул руки в рукава. — Толкнули бы меня...
— Неплохо, что ты на полчасика отключился, — успокоил меня Петр Георгиевич. — Пока мы тут рассуждали о культе личности и массовых репрессиях... Тебе, далекому от политики, это неинтересно...
Глава 55
Спустившись с Лысой горы, «мерседес» свернул в Дарьяльское ущелье, к Солнечной поляне, названной так потому, что в любую погоду, когда вокруг дождь, туман или снег, здесь всегда играют солнечные лучи, точно кто-то нарочно пробил в небе окно и каждое утро старательно протирает стекла, чтоб не было никаких препятствий для золотистых линий, пронизывающих остатки расступившихся, зло набухших туч. Уже перед самым мостом лимузин нырнул направо, с четверть часа поколесил среди дивных, пахучих, сверкающих многоцветьем полян, приютившихся меж скальных гряд, и, взбираясь ввысь, проник в самое сердце царства природных грез... Подъем был крутой. Дорога состояла из опаснейших поворотов, то справа то слева открывался жуткий вид в пропасть, заставлявший хвататься за ручку двери или за переднюю панель, — жест бессмысленный, ибо перемахни ненароком от секундного замешательства водителя «мерседес» через камни, которыми утыкана кромка дороги, — ничто тебя не спасет... Но автомобиль шел легко, ловко вписываясь в повороты, — только шины постанывали; сидевший за рулем Казик был улыбчив, будто его никогда в жизни не посещала мысль о подстерегающей опасности...
Борис Тотырбекович посмотрел на меня повеселевшими глазами:
— Не знай я, Алан, что это твой тренер, слушая его, решил бы, что он академик-политолог. Вот мы и пришли к тому, с чего начали: мир так уж устроен. И переделать его никто из нас не в силах. А потому принимайте жизнь такой, как она есть... Лучше будет и для каждого из нас, и для мира, — Борис весело рассмеялся...
«Мерседес» сделал еще один поворот и замер у утрамбованной каменистой площадки, над которой возвышалось легкое деревянное сооружение... Ажурное, оно тянулось к небу...
— Обед приготовлен здесь, — сказал Кетоев и доверительно добавил: — Чтоб в ресторане не мозолить глаза горожанам...
Мы вышли из автомобиля, и тут к нам поспешили два молодца, на ходу надевавшие пиджаки, чтоб предстать нам, а вернее, своему начальству в подобающем случаю виде. Оба были в сверкающих тонкой нитью, отутюженных костюмах цвета морской волны, подчеркнуто почтительные, не осмеливающиеся протянуть нам руки, а ждущие, когда мы соизволим пожать им кисти... Борис Тотырбекович не стал знакомить нас, лишь произнес:
— А вот и Маир, а с ним — Тарас... — и обратился к ним: — Как дела?
— Все готово, — еще шире улыбнулся Маир и многозначительно покосился в сторону лесочка, где дымился костер.
Стол был накрыт на веранде, откуда открывался вид на ущелье. Задумка у архитектора, проектировавшего это замысловатое, под старину здание, была великолепна: оно, точно сторожевая башня, возвышалось на скале, а лежавшее у ног ущелье представляло взору каждую ложбинку, поворот дороги, ложе реки, редкие на склоне горы строения любителей жить вдали от городской сутолоки...