Не стыд ли за отца отправил Хамата на турецкую войну? И чем еще можно объяснить то, что после завершения войны Хамат не поспешил домой, а остался в армии. Он служил в генеральской свите. Конечно, Хамату нравилась такая жизнь — вечно на конях, всюду, куда прибывал кортеж во главе с генералом, торжественные встречи, сверканье эполет, парады, балы, на которые генерал непременно брал для экзотики героев-молодцов. Никаких забот о питании, одежде, фураже; не нужно с мольбой поглядывать на небо, опасаясь града, ливня или засухи, что погубят урожай или унесут в пропасть овец... Лишь когда старость взяла свое, Хамат заскучал, и потянуло его домой.
На вопрос генерала, разве плохо ему у него, Хамат честно ответил: «Хорошо! — и показал на свою грудь. — Здесь плохо, здесь кричит! Домой зовет!» Генерал милостиво отблагодарил горца, вручил ему от себя сто рублей, три отреза на черкеску и золотую табакерку. Денег уж давно не стало и черкески поизносились. Остались у Хамата табакерка и... воспоминания. И то, и другое всюду были с ним. И он щедро делился с земляками табаком и фактами из биографии. Так щедро, что всем до чертиков надоели и его рассказы, и щелчки, которые раздавались всякий раз, как он открывал табакерку.
Хамат был старше, поэтому на кувдах всегда сидел выше своего брата Иналыка. И дома Иналык предоставил брату место во главе стола. Хамат принял его. Но когда к нему стали обращаться с вопросами, касающимися хозяйства, он решительно направлял всех к младшему брату. Так и повелось: видимость главенства у Хамата, но фактически все решал Иналык. Заговаривали с Хаматом о женитьбе, но он отмахнулся от доброжелателей, заявив: «Много я их повидал во время службы — все одинаковы!» Дни свои он проводил в поездках по кувдам. Его тепло встречали и в своем ущелье, и в городе, потому что знали Кетоева — героя турецкой кампании. Правда, последние три года, после того как он, возвращаясь с кувда, свалился с коня и сломал три ребра и ногу, он реже принимал приглашения...
Иналык не последовал примеру старшего брата, не покинул аула, спасаясь от злых людских языков, а свой навострил, да еще как! Когда вмешивался в разговор Иналык, тут все чувствовали себя, как Темирби, оседлавший котел на буйных волнах: и разжать руки надо, и боязно, что больше не за что будет ухватиться!
Вот и на свадьбе Ирбека Кайтазова нашло на Иналыка. Совсем уж крамольные мысли высказывает. Нельзя же всерьез насмехаться над законами, освященными веками, проверенными многими поколениями, любовно переданными отцами и дедами. Асланбек никак не мог уловить, на самом деле он так думает или только делает вид. Ишь как толкует о женщинах...
— Сын грудь матери сосет, да глаза его на отца направлены, — сказал Асланбек. — Мать дает сыну имя, а отец — доблесть. Так должно быть!
— Один тоже громко рассуждал, — приподнял брови Иналык. — И с виду он не человек, а крепость нартов. Да как-то сижу я у него в гостях, только разрезали фыдчин...
— Неужто тебя фыдчином потчевали? — засмеялся Дзабо. — Скажи, где находится тот дом, чтобы знать, кто тебя так уважает.
— Тут со двора вбегает мальчонка, — не обращая внимания на колкость, продолжал Иналык, — и отчаянно кричит: «Мама! В овчарню волк забрался!»
— Выдал, кто в доме главенствует, — засмеялся Хамат.
— К матери обратился — не к отцу!
— Да не буду я гостем в том доме! — сердито бросил Дзабо.
— Не волнуйся — не будешь, — ответил ему Иналык. — Не пригласят тебя. Но замечу вам: мужчина и в собственном доме гость.
— На штраф напрашиваешься, Иналык, на штраф, — предостерег его Асланбек.
— Клянусь Аллахом, как ни посмотри: сверху, снизу, сбоку, — не испугался угрозы Иналык, — а достоинство мужчины идет от жены. Неспроста народ говорит: хороша ли жена — по мужу видно.
— Два штрафных получишь. Два! — деланно смеясь, объявил Асланбек.
— Хоть целый бурдюк араки влей в мою глотку, от этого трава не перестанет быть травой, — парировал Иналык. — Если женщина оба уха навострит — и двум мужчинам ее не обвести!
Стариков развеселили рассуждения Кетоева, послышались смешки. Дзабо вдруг почему-то обиделся, спросил с издевкой:
— По своей жене судишь?
— Не выпытать, Дзабо, тебе моей тайны, — сказал Иналык, и опять слова Дзабо обернулись против него самого. — Тебе дай вола — никто из нас не узнает вкуса его мяса. А иная хозяйка и за бедным столом гостей вдоволь накормит.