Никто из Гагаевых не остановил Мурата, не закричал ему вслед, когда он уводил козу по единственной кривой улице аула в горы. Никто не упрекал его за то, что он целую неделю возил на старом ослике камень-плитняк с берега речки к той распроклятой пещере. И только Зарема несмело протестовала против щедрого подарка — козочки, которая оказалась поистине бесценным даром богов. Мурат замазал стены, чтобы утеплить жилье, приделал вторые дверцы. Днем и ночью здесь горел огонь, согревая и освещая бледным светом холодный мрак, утлы были завалены заготовленным сеном для снующей здесь же, помахивающей коротким хвостиком козы. На приделанных к правой стене полках были сложены собранные Заремой плоды диких фруктовых деревьев, а внизу стояла бадья с водой.
Малыш лежал в люльке рядом с нарами, сложенными из камней, с настеленными на них обструганными стволами деревьев, накрытыми шкурой медведя, когда-то подстреленного Дзамболатом...
Приделав к входу в пещеру дверцу, Мурат облегченно склонился над люлькой и произнес:
— Теперь зима пусть лютует. Теперь она не так нам страшна, — и задвигал пальцами перед носом малыша...
— Спасибо тебе, Мурат, — только и сказала Зарема.
Теперь, отправляясь на охоту, Мурат особенно умолял покровителя охоты Афсати дать ему возможность добыть трофей. Если удача сопутствовала ему и он подстреливал тура, то домой доставлял половину туши — другая оказывалась в пещере. Из каждых двух зайцев один принадлежал Зареме. Она стеснялась, отказывалась брать его подношения, напоминая, что они не лишние в хадзаре Гагаевых. Но Мурат сердился, бросал трофей в угол пещеры и торопливо убегал...
... Встретив Мурата в ауле, Батырбек укоризненно сказал:
— Разве ты не знаешь, парень, что не подобает тебе проявлять такую заботу об этой опозоренной женщине?.. Не боишься, что боги возмутятся?
— У нее растет будущий джигит, — ответил Мурат с вызовом. — Кое-кому следовало бы об этом подумать...
Но Батырбека нелегко испугать. Он весело засмеялся в ответ на намек...
... Напрасно аульчане рассчитывали на то, что, узнав о рождении у Заремы сына, Батырбек раскается, предложит пересмотреть раздел земли. Каждые три дня он созывал братьев, делился с ними планами, высказывал мнение по возникшим проблемам и заботам, определял, кому чем заняться в ближайшие дни. Он не повышал голоса, если слышал возражения, по-прежнему повторял, что с привычными представлениями о жизни, о ведении хозяйства, о взаимоотношениях с народом необходимо распрощаться. Отары были сданы в аренду. На горном склоне установлены двадцать девять ульев.
— Куда ты стремишься бежать? — подал голос Салам.
Батырбек, оглядев братьев, с кислой усмешкой стал делиться с ними своими замыслами:
— Люди сейчас не обходятся домотканым сукном. Вот и мы черкески шьем из ткани, что в городе покупаем. И белье тоже. И женщины свои платья тоже из городской материи шьют. Каждой семье ткани нужны. А гвозди где берем? Лопаты? Мыло? За всем в город ездим. А был бы здесь магазин?!
— Кто захочет здесь магазин иметь? — саркастически вопросил Васо.
— Верно, — согласился Батырбек. — Аул наш мал. Но если открыть магазин в Нижнем ауле, то выгода будет. Большая выгода! Я прикинул: за полгода Мамсыр вдвое станет богаче.
— Я?! — изумился Мамсыр.
— Ты, — заявил Батырбек. — Не Агуз, не Дабе, а именно ты. У них все нараспашку, у них попросят дать товар без денег, они раскиснут, постесняются отказать, все богатство разбазарят. А ты твердый. И жадность есть... Погоди, погоди, не оскорбляю тебя. И жадность не всегда плохая черта. Мы закупим ткани, гвозди, молотки, лопаты, косы, конфеты — чего только в наших магазинах не будет! Обещаю вам: не прогадаем.
— Батырбек, ты говоришь о магазинах? Значит, не один будет у нас? — уточнил Мамсыр.
— Пока два: в Нижнем ауле и... в городе! Надо же шерсть, мед, мясо, сыр, творог куда-то девать!..
***
Дунетхан не спускала глаз с мужа. Ее не обмануло внешнее спокойствие Дахцыко. Он старается убедить всех, будто совершенно выбросил из своей памяти Зарему, будто его вовсе не интересует, как там она в горах, жива ли... Никто в ауле не осмеливался заговорить с ним о случившемся. Впрочем, он по-прежнему избегал людей. Он много работал в надежде, что заботы отвлекут от тяжких мыслей. Но облегчение не приходило. Можно ни словом не обмолвиться о несчастной дочери, но нельзя не замечать взглядов аульчан, в которых сострадание перекликается с недоумением, почему он не берет кровь с оскорбителей. А то, что Дунетхан, не спрашивая разрешения, сняла со стены ружье и упрятала подальше от его глаз, не намек ли на то, что в его нынешнем состоянии он способен на убийство? И в самом деле, он бывал близок к отчаянию. Дахцыко отыскал в сарае старое ружье, но не стал его вешать на прежнее место, справедливо рассудив, что, взяв его в нужный момент из тайника, избежит излишней паники в семье. А что случай представится, в этом он не сомневался. И готовился к нему. Он даже знал, кто станет его первой жертвой. Батырбек! Именно в нем Дахцыко видел все то, что так ненавистно ему было у знатного и сильного рода Тотикоевых, — жадность, чванство, жестокость... Пусть никто не думает, что гибель похитителя снимает с Дахцыко обязанность кровной мести. Бог справедливо покарал негодяя. Но это Бог. Дзуговы должны сами смыть позор оскорбления. Вмешательство судьбы лишь заменило жертву, Батырбеку быть ею. Пусть отвечает за все.