Вечером, глядя на Николая, ворочавшего в костре угли, Мурат неожиданно задал ему вопрос, мучивший его весь день:
— Зачем русский в русского стрелял? Разве русский русского не понимает?
Не ожидавший подобного вопроса Николай глянул на горца своими озорными глазами, тихо повторил:
— Русский русского... — и пытливо спросил: — А вы, осетины, все друг друга понимаете?
— Ну а как же? — поразился Таймураз.
— А у вас богатые есть? — допытывался Николай. — Ну, князья, что ли?
Таймураз гордо выпрямился, твердо заявил:
— У нас все князья! Как на коня сядешь...
Мурат махнул на него рукой:
— А-а, Таймураз, у нас в горах тоже бедных много, — и пояснил Николаю: — У осетин говорят: богатый — волк, а бедный — овца...
— Ну, а волк с овцой... — понимающе кивнул ему Николай.
— А вот русский солдат кто — волк или овца?
— Бедняк он, как и ты, — сказал Николай.
— А зачем они как волки на нас? — загорячился Мурат.
— Служба, Мурат, служба, — вздохнул Николай. — Чуть что — шомполами их.
— Дурак он, твой солдат, — выпалил Мурат.
— Дурак, — неожиданно для горца легко согласился Николай и добавил:— Пока.
Мурат поежился:
— И я дурак! Я бы сейчас этого генерала!..
Костер пылал, освещая огненным светом беглецов, задумавшихся о своей жизни...
— Долго нам идти? — спросил Таймураз.
— Терпите, мужики, — ответил Николай и мечтательно вздохнул: — Нам бы к морю выйти...
И они вышли к морю...
Глава 13
Мурат, Таймураз и Николай дожидались условного знака в своей засаде за сваленными на пристани бочками, ящиками, мешками и поглядывали на публику, среди которой было много женщин в широкополых шляпах и платьях до пят с зонтиками в руках, поднимающихся по сходням на палубу. Матросы разводили пассажиров по палубам и, распахнув двери, говорили:
— Это ваша каюта.
Наконец беглецы по сигналу бородатого матроса торопливо вскарабкались по сброшенной за борт веревочной лесенке, и он, откинув узенький люк и втолкнув их одного за другим в отдающую холодом тьму, весело и галантно провозгласил:
— А вот и ваша каюта!
Николай, Мурат, Таймураз, ощупью пробираясь, ударяясь то лбом, то коленом о ржавые трубы, паутиной опоясавшие трюм, пристроились наконец и замерли, как им строго-настрого было приказано бородачом. Отплытия пришлось ждать несколько часов. Беглецы осмелели, стали переговариваться.
— А ты кто будешь, Николай? — спросил Мурат.
— Николай, не первый, не второй, просто Николай. — Охотно ответил тот и весело добавил: — Хотели мы второго по шапке — не вышло...
— Кого? — не понял Таймураз.
— Ну, тезку моего, Николашку, царя-батюшку.
— Про царя ты? — испугался Таймураз.
— Смешной ты человек, Николай, — тихо сказал Мурат. — Тебя не поймешь, когда ты правду говоришь, когда смеешься...
— Про царя-батюшку всерьез, — зло сверкнул глазами Николай. — Пока он нам всыпал, а потом, глядишь, мы ему. Вот я тульский, а где моя Тула и где я?
Здесь же, в трюме, они познакомились с Францем. Сперва открылся люк, обдав беглецов светом. В трюм свесились длинные, нескладные ноги в огромных ботинках. Толстая подошва смешно и нелепо тыкалась в пустоту, ища опору. Наконец человек спрыгнул вниз и холодно блеснул очками.
— Гутен таг! — и тотчас же деловито полез в угол. Там, на облюбованном с ходу месте, он надул резиновую подушку и стал укладываться на ночь. Но прежде чем уснуть, он объявил беглецам по-русски: — Я ехать Америка. Ви?
— Да вроде туда же пароход идет, — усмехнулся Николай.
Палуба нервно задрожала. В трубах яростно зашипело. Раздался скрежет железной цепи, поднимающей якорь. И начались муки адова круга. От жары и духоты в трюме некуда было деться. Бородач открывал люк только ночью и совсем ненадолго. И тогда они, высунув головы наружу, жадно глотали соленый воздух.
— Погоди, — умолял матроса Николай, — дай дохнуть!
Но матрос задраивал люк, и они в изнеможении валились навзничь.
***
Нещадно палящий солнечный диск двоился, троился в усталых глазах, пот заливал лоб, веки, рот. Дыхание сбивалось, и не хватало воздуха, мачете казалось трехпудовым молотом, но Мурат упорно махал им, с ожесточением врезаясь в стеной стоящую кукурузу. Его смешная шапка блином и распахнутая до пупа рубашка мелькали на несколько десятков шагов впереди цепочки работников, до горизонта растянувшихся на бескрайней плантации маиса. Они поглядывали на Мурата с уважением и одновременно с какой-то жалостью и недоумением. Каждый из них с детства был знаком с тяжким трудом. Они умели работать, но в такую жару никто — ни загорелые на солнце неоны, ни негры, привезенные сюда из Африки, ни более светлые батраки с севера — не решался соперничать с ним.