— Через четыре месяца будет поздно, максимум через две недели. Идар ищет людей и думаю, найдёт, плато достаточно большое. Рабами всех делать не станет, это будет не в его пользу. Он произведёт жёсткий отбор и кажется мне, чтобы стать равноправными гражданами за ним пойдут. В самое ближайшее время необходимо нанести по нему удар, людей освободить — им счастье нам польза.
— Будут большие потери, — не соглашается Викентий Петрович.
— Полностью согласен… но такого шанса может не быть.
— О людях надо подумать, — суровеет батюшка.
— Я о них и думаю, — с болью в голосе говорит Виктор. — Две недели крайний срок. С утра организуй всех мужчин на забой морских котиков, большую часть туш необходимо транспортировать в ледяную пещеру и там выставить круглосуточный пост, другую часть закоптить и выплавить жир. А уже со следующего дня заняться тренировками, изготовлением оружия и постройкой жилья.
— Как бывший спецназовец, я более чем согласен, но как священник — меня это пугает, — задумчиво говорит Викентий Петрович.
— С утра будешь спецназовцем, после обеда — священником, — шутит Виктор.
— Раздвоение личности, — хмыкает Викентий Петрович, — в медицине это называется… шизофренией.
— И отдельно, Алика пошлёшь на поиски других групп. А напарницей у него будет, — Виктор некоторое время думает, замечает Аню, хмурится, ему не нравится возня вокруг неё, — Маша из новой команды, — уверенно говорит он. — Я заметил, она уверенно управляется с верёвками, знает, как вязать узлы, разрядница и… девчонка очень даже симпатичная.
— Хочешь, чтобы Алик от Ани отвернулся?
— Было бы неплохо. У него с Игнатом назревает нешуточный конфликт. Игнат его порвёт как Тузик тряпку.
— Это не факт, Алик не так прост, как может показаться, — прищуривается Викентий Петрович, — но с Машей… ты прав.
— И ещё, необходимо приглядеться к бортмеханику, он чем-то похож на Олега, которого зеки сожрали, такой же… нестандартный в мышлении, смуту будет вводить.
— Надо подумать над первичными законами, — серьёзно произносит Викентий Петрович.
— Не рано?
— Самое время.
— Но если будут законы, должны быть и судьи.
— И не только они, — кивает священник.
— Из кого наберём?
— А не надо ни из кого набирать, всё в тебе будет.
— Нет, так не годится, можно скатиться неизвестно до чего. Ты хоть сам понимаешь, что предлагаешь? Это чистой воды тирания!
— А ты не будь тираном, — вполне серьёзно произносит Викентий Петрович.
— Но ведь я могу ошибиться.
— Тебе нельзя ошибаться, — ещё серьёзнее говорит батюшка.
— Я человек и мне свойственно делать ошибки.
— При тебе совет создадим, будешь прислушиваться к их словам.
— Всё равно это не дело. Это получается, какая-та монаршая власть. Нет, иначе должно быть.
— Думаешь, я с тобой не согласен? — Викентий Петрович с интересом смотрит на Виктора, — но если сейчас создавать полный институт власти, народа не хватит. Кто работать будет?
— Нет, — качает головой Виктор, — в этом решении мерещится нечто знакомое. Это уже было: цари, короли и прочая шелупонь.
— Как грубо сказано, — усмехается Викентий Петрович.
— Почему грубо? Где сейчас все они, со своей безграничной властью? Правильно… в одном месте, что ниже пояса. Вот Идар дорвался до власти и что строит? То, что было когда-то давно и не выдержало испытание временем.
— Не следует изобретать велосипед, — с едва заметной иронией произносит Викентий Петрович.
— А может всё же стоит? Сейчас все в равном положении, а вдруг, да и получится нечто нестандартное. Сейчас тот момент, от которого необходимо оттолкнуться и всё пойдёт именно с первого рывка, если делать много телодвижений, это может завести в далеко сторону, а результат будет предсказуемый.
— Рывок должен делать самый сильный.
— А кто это должен определить?
— Мы. И мы уже определили, все присягнули тебе.
— Ничего не значащие слова, — хмурится Виктор.
— Нет, это первый из законов. Теперь ты в ответе за наши жизни. Мне, если честно, глубоко наплевать, кто у нас будет: цари, князья, президенты, генсеки — главное, чтобы мы выжили и не потеряли души.
— Хорошо, — неожиданно соглашается Виктор, — пусть будет по-вашему, — но решения будут принимать все члены общества, по крайней мере, на первом этапе. Затем механизм изменим, но принцип оставим прежний.
— Теперь понятно, сворачиваешь в сторону демократии, — понимающе хмыкает Викентий Петрович.
— Я сказал все без исключения, а не избранные от лица других. На всех будет лежать ответственность, и никто её не сможет списать на тех, кто избрал, то есть — на толпу. Все будут в равном положении и уважаемые и неуважаемые.
— Опасное направление. А как же справедливость?
— Это, смотря с какой точки зрения смотреть. Но ты прав, необходимо отталкиваться от тех законов, что не нарушат гармонию души. Мы их создадим, и они станут даже не конституцией, а безусловным рефлексом, от них и будут приниматься все решения и выход за их рамки будет незаконным.
— Хитро, — щурится Викентий Петрович, — но как заставить народ их принять, при твоём подходе о всеобщем голосовании?
— Очень просто, они будут бесхитростны и доступны.
— Например?
— Допустим такие: «Почитайте своих родителей и содержите их в старости, так как вы к ним отнесётесь, отнесутся и дети ваши к вам самим. Помогите ближнему в беде его, а если беда придёт к вам и вам помогут. Не чините обид соседям вашим и живите с ними в мире и согласии. Не унижайте достоинство других. Не радуйтесь чужому горю, Любите ближнего своего, если он того достоин. Воспитывайте в детях любовь к своей земле. Защищайте старых и малых, своих родителей и своих детей. Защищайте свою землю и не продавайте её. Кто убежит из нашей земли в поисках лёгкой жизни, тот отступник нашего рода и не будет принят обратно и прощён и т. п.». Ты понял мои мысли? Такое сложно оспорить. Эти законы могут стать тем фундаментом, на который можно смело опираться. И не должно быть других толкований, как это любят делать псевдодемократы. Они должны быть предельно ясными и чёткими без адвокатских лазеек.
— Какие же это законы, это состояние души обычного человека? — с недоумением произносит Викентий Петрович.
— Обычного… да, но души сейчас изранены, изгажены, изломаны… с азов надо начинать, — уверенно произносит Виктор.
— Не мне надо быть священником, а тебе, — без улыбки молвит Викентий Петрович.
— Нет, каждому своё, — мигом открестился Виктор. — А вот на основании этих положений и можно определить меру наказания, — добавляет он, — и оно может быть достаточно суровое. И ещё, отдельным пунктом я хочу выделить закон запрещающий ростовщичество в любых проявлениях. Товары или деньги под проценты давать будет нельзя. Считаю за нарушение подвергать самому суровому наказанию, вплоть до изгнания или смерти.
— Ты против богатых? — с пониманием кивает батюшка.
— Нет, против ублюдков. Я желаю подрезать им крылышки, чтобы они не смогли жить за счёт других, делая деньги из денег. Хочешь стать состоятельным, построй дом, засей поле, изобрети что либо и продолжай сей процесс постоянно. А то что получается, заработав деньги за какой либо свой труд, эти деньги отдают под проценты и можно уже ничего не производить и жить на то, то «капает» с процентов. Вот так рушатся экономики, обесценивается труд. Жить на халяву иногда можно, но не долго. Медведи, которых подкармливает лесник, сами уже не охотятся и бывало, дохли с голода, когда им переставали давать кормёжку, это в полной мере может отнестись и людям. Привыкание жить за чужой счёт ведёт к деградации и вседозволенности, святыми становятся не святые, а те, кто больше хапнул и может в любой момент откупиться у таких же халявщиков, но при власти. Отсюда беспредел и вседозволенность. Нельзя наступать на одни и те же грабли, мы это уже проходили. Где все? Перегрызлись друг с другом и, всех смыл океан.