угались. Вроде в разговоре кто-то что-то не то сболтнул. Ну и, в общем, ушел от меня Петрович к водопаду ликерному. Некому стало таскать мне хавку, вот и решил, что пора самому пропитание добывать. Да и с местным рационом ознакомиться. Петрович-то всё больше колбасу таскал, огурцы и хлеб. Не может быть, чтоб в таком месте так скудненько кормили. Выдвинулся к конопляному полю с утра и к обеду, ориентируясь по огромной пышной кроне на горизонте и подсказкам товарищей по счастью, набрел, наконец, на «пищкомбинат». Степаныч сидел под деревом в обнимку со щитом и дико смотрел по сторонам. Его трясло мелкой дрожью, что было заметно даже издалека. Алкаши пугливо огибали бедолагу по дуге, как умалишенного, уже даже не предлагая выпить. Но я всё-таки рванулся его обнять. И он, кажется, даже слегка обрадовался моему появлению. Сказал, мол: Сема, как я рад! Петрович говорил о тебе, но я не ждал, что уже свидимся. -Куда собрался-то? - спрашиваю, - чего тебе здесь не хватает? -Не хочу, - отвечает, - тут загнуться. Ноги отказывают всё чаще, совсем я их «убил» своими возлияниями, всякой гадостью. Хочу домой вернуться, к жене, там, если суждено, умереть, как человек, не как животное - здесь, где если и заметят на день третий, то может и закопают, а может просто в море скинут. (тут я поморщился и внутренне порадовался, что от моря ушел) -И не будешь скучать по всему этому? - спрашиваю, - что будешь там-то делать? Ты ж практически «отброс общества», а с каким клеймом вернешься из заповедника - и так ясно... -Не-е-ет, - говорит, - Сема. Если вернусь отсюда - героем буду. И сам себя чувствовать, и в глазах людей. Ведь не так это просто - вернуться. Чтоб забрали - надо здесь неделю не пить, не курить, ничего кроме еды и воды не употреблять. Потом ещё к столбу возврата добраться самостоятельно. А это, говорят, почти невозможно. Находится столб тот высоко в горах, а ведет к нему узенькая тропка с пропастью по обеим сторонам. Сечешь, Сема, как непросто? По такой тропке и трезвый, здоровый человек, не каждый пройдет. А уж алкоголик (даже бывший) с нарушенной координацией, да ещё со слабыми ногами - и подавно. Слышь, Сема, а давай со мной, а? Поможем друг другу и станем людьми. -А тут мы кто? - усмехаюсь я, - короли! Даже у наркобаронов в нашем мире нет целого пляжа «ангельской пыли». Хотя, теперь есть... Все они здесь теперь. -Сема-Сема, - качает головой мой непутевый друг, - грустно, что настоящие ценности мы начинаем со временем осознавать. И никто нам их не покажет, если видеть отказываемся. Здесь мы - животные, для которых создан «естественный ареал обитания», глупые, безмозглые животные. Безмозглые - потому что мозг сами себе и убиваем. А там - на Земле - остались наши близкие, родные, которые любят нас, помнят и ждут. Вот она - настоящая ценность! Здесь не купишь любовь за горсть табака или пригоршню коньяка, а если и встретишь «даму сердца», то через пять минут она о тебе уже забудет. И это страшно! Ведь именно женщины - то святое, что должно быть чистым, спасать и вести за собой. А спившихся баб здесь не меньше, чем мужчин. И это настоящее горе! -Степаныч, - говорю, - а ведь ты где-то прав. Жена же от тебя не отказалась, ты не в курсе. Она пришла на другой день, после того, как замели тебя, с сумкой еды, готовая и дальше на все. Она так убивалась, что нет её Сашеньки больше. Не знала, наверное, что заповедник этот существует, не верила, как и все мы. -Не зря всё это, значит, не зря... - голос Степаныча вдруг сел, а сам он расплакался, как дите, - видимо выберусь отсюда всё-таки. Людочка, ты только дождись! Ну, как на фронте, честное слово! Мне аж не по себе стало. -Конечно, Степаныч, у тебя есть резон возвращаться. Но мне душу не трави своей агитацией. Никто меня лично не ждет, и никому дела нет, жив я ещё или помер уже. Дочка, наверное, слово «папа» говорит давно уже кому-нибудь другому, более достойному. Вспомнились пушистые реснички и тонкие пальчики, и глаза противно защипало. Вот этого ещё не хватало! Они меня предали, выгнали из семьи, а тут никто не предаст, тут все друг за друга горой, все друг другу братья. А с Петровичем помиримся, куда денемся! Степаныч качает головой. -Зря ты так, Семка, придорожную грязь предпочитаешь золоту... Ты вот попробуй тут пару дней не употреблять и посмотри трезвыми глазами на всех, на происходящее. Хуже скота люди ведут себя. В нашем, земном обществе, всё как-то завуалировано и разбавлено было, а тут без прикрас, в чистом, концентрированном виде. И, несмотря на все условия, мрут как мухи. Потому что жизнь человеческая состоит не в бесконечном потреблении, а злобу внутреннюю, даже в довольстве живя, не искоренишь. Наркотики её только подстегивают, и жизнь тут ничего не стоит, ни копейки. А кончишь ты либо захлебнувшись пойлом, либо печень откажет, либо какой-нибудь «брат по счастью» прибьет в пьяной драке или «на спор». Неужели это и есть счастье? И чем дольше мы тут, Сема, тем меньше шансов выбраться в жизнь нормальную. Вспомни, Сема, как ты жил до того, как запил в первый раз? После этих слов я не мог больше слушать Степаныча. В горле запершило и зверски захотелось напиться, нажраться до полубеспамятства, забыть этот разговор, будто его и не было. Махнул рукой на поиски еды и поковылял к водочной реке. Пусть остается один со своими измышлениями, философ хренов. -Сема! - крикнул вслед, - я завтра уже иду к столбу. Если надумаешь со мной, приходи! А уж там уговорим и тебя забрать! -Да пошел ты, - смачно выругался я сквозь зубы.