ались медленно. А меня всё больше и больше раздражал окружающий пейзаж. Неужели вот эти ползающие и валяющиеся с закатившимися от кайфа глазами - и есть райский Эдем? Предел мечтаний? Представил самого себя со стороны - оборванного, небритого, с черными кругами под глазами, стоящего на коленях перед «экосистемой» этого мира и глотающего из пригоршни коньяк высшего качества...бомж на высокосветском приеме. Картинка комичная и, одновременно, отталкивающая. А ведь нам попадались и более-менее прилично ещё выглядящие люди - одинокие и компаниями: в основном, молодежь. Люди постарше, спившиеся необратимо, не радовали глаз. По крайней мере, глаз трезвый. А молодежь веселится, радуется, верит в то, что они свободны теперь в своих желаниях и возможностях! Очень скоро они поймут, что зависимость - это не свобода. Ну и мысли посещают на трезвяк. Скорее проводить Степаныча и забыться где-нибудь подальше от всех! Слава богу, мир пока не настолько густо заселен, чтоб не иметь возможности спрятаться. И тут Степаныч вдруг оступился и навалился на меня, мы едва не рухнули на землю, но я устоял и помог выровняться товарищу. -Пр-р-р-роклятые ноги... - шепчет виновато друг, - только не сейчас, не подводите же меня! Вижу слезы на его глазах и отворачиваюсь, давая возможность их быстро смахнуть, беру крепче под руку. А он поначалу бодрится, старается высвободить её, но потом вздыхает, благодарно кивает. После обеда мы, наконец, добрались до подножия скал. Здесь уже не видно ни одной живой души, ландшафт скуден на наркотики. У меня ноги стерлись, а как мой спутник? Герой, однако, вот что значит целеустремленность, ведь едва держится на ногах... Меня же тошнит и мутит так, что руки начали трястись, а глаза сами блуждают в поисках хоть маленького родничка, жажда такая, что всё плывет перед глазами. Степаныч вдруг вытаскивает из-за пазухи фляжку, протягивает. Там вода. -Откуда тара, Степаныч? - усмехаюсь, делая несколько больших глотков. Марево отпускает. -С собой была, когда меня взяли. Видишь вот, пригодилась тут... Некоторое время стоим молча, разглядывая скалы, потом замечаем тропку между ними. Мне вдруг становится неловко сказать, что дальше я не пойду, бросить друга здесь, решаю проводить ещё немного. Мы, не сговариваясь, одновременно, рука об руку, делаем шаг. Раньше о горном серпантине знал лишь понаслышке. Сейчас же, карабкаясь по нему, понял - всё, что знал, не преувеличение, а суровая реальность. Дорога, хоть и широкая, но жутко неудобно вьется вокруг горы. Пыль забивается в легкие, а солнце печет так, что фляжка опустела очень быстро и всё равно - мы идем. Практически покорители Эвереста! Но Степаныч-то знает, куда и зачем, а мне это на фига? Где-то в глубине моей пропитой души шевельнулось чувство вины: в тот день Степаныча замели из-за нас. Мы послали его за пойлом, а могли бы потерпеть денек, а потом ведь жена пришла. Но кто ж знал? И теперь карабкаемся «домиком» по сухой каменистой дороге без каких-либо признаков растительности, сморкаясь поминутно и кашляя, пересохшими губами подбадривая друг друга. А что толку. Мы не знаем, сколько идти ещё и что там впереди. На щите, вещающем о столбе возврата, не было карты. Лишь указание - идите в горы. Вот мы и идем. Желудок режет от голода, но грызть камни пока не готов. Ужасно хочется вернуться. Только Степанычу домой, а мне - в долину, к «хлебному дереву», натрясти себе ужин, найти задушевную компанию и отдохнуть. Честное слово, я даже не против женского пола сейчас. А какой вид с горы на долину, на море, на водопады...и солнце, клонящееся к закату. И вот, когда уже собрался наплевать на кодекс мужской дружбы (ему хорошо, а мне по этой же пыли возвращаться ещё!), за поворотом, наконец, вдруг привалило счастье: такая уютная (в сравнении оценил) дорога кончилась. Перед нами расстилалась глубокая пропасть... И лишь узенькая тропка, всего в три мужских ступни шириной, продолжила дорогу, оторвавшись от надежной скальной стены, шла по над пропастью, словно мостик. Только «мостик» этот без перил - справа и слева зияет бездна. А что именно эта тропка нам и нужна было очевидно - на другом её конце, метрах в ста, на соседней горе, высился огромный белоснежный столб и крупная надпись на щите, воткнутом рядом, гласила - «Столб возврата». Ниже были более мелко начертаны инструкции, но прочитать их с такого расстояния не получалось. Степаныч шумно выдохнул и как-то съежился, словно сдувшийся мячик. Опустился на землю, привалившись к каменной стене. Я заговорил первый: -Степаныч, давай вернемся, не сможешь ведь. Сюда я тебя довел, а дальше как? Ни один человек в здравом рассудке не пойдет по этой тропинке смерти! Здесь наше место теперь, до самого конца. Не рви жилы, не спорь с судьбой. -Человек всегда спорит с судьбой, на то он и человек, Сема. Лучше уж не жить, чем жить так, - он не говорил, хрипел, шелестел пересохшими губами, - мне назад дороги нет. Или я дойду, или... -Ты не дойдешь, - я едва качнул головой. Солнце уже не пекло так, оно приятно грело, - это бессмысленно. -Всё имеет свой смысл, - возразил Степаныч, - особенно самоуважение. Без него перестану быть человеком, а это хуже смерти. Сема, ты хочешь остаться и стать таким? Он кивнул в сторону долины, которая пряталась от обзора за горой. -Выжить и остаться человеком можно где угодно! - я уже понял, что он не отступит, но и так же ясно понимал, что это самоубийство. Тут и на здоровых ногах не пройдешь, а без поддержки на больных и подавно. Изощренно решил мой друг покончить собой. Вероятно, чтоб было оправдание перед богом, если они увидятся. -Тебе сколько лет, Сема? - вдруг спросил Степаныч, глядя вдаль. -Тридцать три. -В тридцать три распяли Христа. Он не хотел оставить всё, как есть, он хотел поменять что-то в этом мире. Я лучше буду, как он, чем... -Думаешь, если вернешься, сможешь что-то изменить там? -Смогу, Сема. Если вернусь. Люди должны знать, что они ЛЮДИ. Вот ты говоришь, что Людочка пришла всё-таки? Значит, не все потеряно! Значит то, что нас спихивают сюда - вовсе не холодное расчетливое равнодушие. Нам дают шанс пересмотреть, понять, действительно измениться. Ты боишься смерти? Я куда больше жизни такой боюсь. Ты извини меня, Семен, и так я тебя заставит тащиться в такую даль против твоей воли. Но то, что ты здесь, очень важно. Значит, ты ещё ЧЕЛОВЕК. Остальное - дело времени. Он встал неловко, некрепко, но уверенно. Обернулся, протянул мне фляжку: -Пусть она всегда будет полна холодной воды, это тебе поможет. И шагнул. Я не стал пытаться его удерживать. Это его выбор, каким бы он ни был. Я просто мысленно пожелал ему удачи. А он что-то запел вполголоса и двинулся вперед, как канатоходец. Степаныч дошел почти до середины, прежде чем отказали ноги. От волнения ли (ведь не пил давно) или от усталости (нужно было отдохнуть, восстановить силы, не поддаваясь эйфории и желанию поскорее оказаться на другой стороне), но они подломились. Я едва успел вскочить, ещё не осознавая, что хочу сделать, как он, даже не цепляясь за дорожку, молча соскользнул, камнем канул вниз. Без единого звука. Солнце садилось за горизонт, а я сидел, оцепенев, у края пропасти и смотрел на белоснежный, окрашенный сейчас кроваво-огненными сполохами столб напротив. Надо же, а ведь за неделю пребывания здесь я ни разу не увидел, насколько красив в этом мире закат...