Наркозаповедник. День десятый.
Проснулся. Один. Лежу всё в тех же кустах, но солнце уже в зените. А сил у меня как будто прибавилось. Отлежался! На мне, как на собаке и даже зараза долго не держится ни одна. Приподнялся и замер: подо мной удобная подстилка, сам раздет догола и укрыт. Заозирался в поисках шмоток и увидел их висящими на кустарниковой лапе. Выстиранные, свежие. Торопливо оделся. Прислушался к себе: почему такое ощущение, что я здоров и полон сил? И даже нет чувства голода. Сколько провалялся, прежде чем очнулся? Сзади зашевелились кусты и я увидел Её. Грустное, изможденное лицо. Но есть в нем что-то...одухотворенное. Не похожа на пропитых, землистого цвета, местных баб (даже у молодых девок без косметики тут моментально проявилась истинная сущность на лице). Увидела меня, облегченно вздохнула, мягко улыбнулась. -Кто ты? - только и сумел выговорить. Не хотелось, чтобы «чудесное виденье» исчезло. -Маруся, - мелодично проговорила, - а ты? -Се-семен. -Полегчало тебе, Сема? Вгляделся, отметил, что она мне если не в мамы, то в старшие сестры по возрасту вполне годится. -Сколько я тут лежу? -Третий день уж пошел, - присела рядом, - услышала, как стонал, глянула - а ты горишь весь. А я врач, вот и взялась за тебя. На фруктово-молочной диете и поднялся. -А что, эвтаназия здесь не в ходу? - усмехнулся, но тут же испугался, что обижу. Здесь многое в ходу, кроме милосердия, человеческого участия... -А тебя сюда за милосердие отправили? - меня понесло. Не мог мой разум справиться с осмыслением таких взаимоисключающих вещей. -Сюда моего сына отправили, - просто и без обиды, ответила она, - с работой своей не доглядела, и он подсел на наркотики. В 16 уже перестал быть похожим на человека... Поймали нас на улице, когда тащила его домой, отобрали, увезли. Так в те дни беспокоилась и места себе не находила, искала его по притонам, что про заповедники даже не знала ничего, вообще про вступление в эту... Федерацию. Ну, а когда всё произошло, когда я потеряла его... чтоб сюда же - напилась. И к патрулю вышла. Потом здесь его отыскала, но поздно. Он умирал. Избили его свои же, волки, нелюди. Не смогла спасти. Вот уже третий день, как похоронила. И себя, видимо, тоже. Мне стало так стыдно, мерзко, отвратительно - не зная человека, начал хамить. А она меня вылечила, заботилась, как о сыне. -А ты давно здесь? - спросила робко, - на пропойцу не похож. Посчитал в уме: -Видимо уже дней десять. Да и не пил почти, только первое время. -А позавчера что? -А позавчера друга провожал к столбу возврата... -Дошел? - оживилась она надеждой. -Нет, - отрубил я, - не дошел. И никто не дойдет. -Я дойду, - смущенно, но отчаянно произнесла она. -Ты была там? Видела? -Нет. -То-то же... -Всё равно дойду! А меня это упрямство вдруг разозлило. Ну и пусть идет! Встал. -Спасибо, - говорю, не глядя в глаза, - что спасла, продлила моё жалкое существование. На том и разойдемся. -Сема... - слабо так, по-женски, мне вслед. Но я ушел, покачиваясь, однако не оглядываясь. Не по мне это сокровище. Пусть действительно выбирается, если сможет. А не сможет - так у меня нервы целее будут. Хватит, из-за одного уже поволновался - еле оклемался. И всё же мысль о ней не давала мне покоя весь день. Я подкрепился у «хлебного дерева», выпил совсем чуть-чуть, но пожалел, потому что ещё обессиленный организм не принял и меня тут же принялось мутить. Пошел прогуляться. Но насколько же мутнее и противнее было наблюдать просыпающееся к обеду местное население! Как бредёт оно толпами «к водопою», пинками раздвигая тех, кто уснул накануне на берегу, не в силах отползти. Как дымит клубами сигаретного дыма, устилая побережье сизым туманом, с которым даже предутренний ветерок не справится. Я издалека наблюдал, как «туман» этот поднимается кверху, и думал: «как быстро смирились люди с новыми условиями. Только есть и пить, ну ещё сношаться и драться - больше ведь ничем не занимаются. И всех это устраивает - почему? Может быть, именно такой контингент людей и спивается, которому ничего не интересно другого? А я? Ведь тоже ничем особенным не занимался в жизни, а мне тут скучно. Раньше, в нашем мире, сидел часами у подвального окна или на площади, на скамейке, наблюдал за людьми. Любовался детьми, птицами, и вроде как получал удовольствие. Хоть и гоняли, приходил туда снова. А сейчас что? Кем любоваться? Себе подобными? Сомнительное зрелище, цирк уродов какой-то. Ходил-бродил весь день по берегу, по лугу, по лесу, отмахивался от приглашений присоединиться в самых разных вариантах, и думал. Я столько не думал, наверное, со своих трезвых дней, когда только женился. И это не Степаныч так повлиял на меня, как разочарованно и злобно кинул в лицо Петрович, когда мы случайно столкнулись на конопляном поле (он с алкоголя на «травку» перекинулся), нет. Это она - Маруся - её добрые материнские глаза. Бездонно печальные, желающие каждому встречному отдать свою нерастраченную заботу и ласку, спасти. Она даже в таких условиях не потеряла себя. Некрасиво я всё же поступил.