Даниил Олегович заливается громогласным матом, а я, отступая на шаг, наблюдаю за своим личным произведением искусства. Кровь струйкой бежит на белые кроссовки «Найк», попутно заливая светло-серую тенниску акварельными, алыми разводами. На этом стоит закончить.
– Я предупреждала, – бросаю я, забирая тарелку пельменей. – Выход найдете сами, а ко мне приближаться сегодня вредно для здоровья.
– Ты чертова сука, – хрипит он, запрокидывая голову.
– Пожрешь и вымоешь за собой посуду, фотограф-натуралист.
Грохот кухонной двери еще долго звенит в ушах тем вечером.
3.
Аристократические приветствия у нас не в почете. Мы обычно оставляем их за порогом вместе с наспех сорванной одеждой. Полпервого ночи. Запах сносит крышу, когда пытаюсь понять – когда это нахрен кончится? Когда среди ночи я перестану вырываться в ночную мглу города, садиться на последний трамвай и утыкаться в пустоту за окном немигающим взглядом? Ожидание было терпким на вкус. Три остановки, которые растягиваются в немую полосу препятствий, а потом его сонная физиономия встречает меня удивленным, взбудораженным взглядом.
Хорошо, что извиняться за свои неловкие визиты не приходиться. Потому что Котов ждал их.
Руки требовательно впиваются в складки сарафана. Поцелуи танцуют на теле чертового недо-любовника, пока он стаскивает бретельки платья зубами. Он рычит. Или это рычу я. В голове шумно и разобрать получается только отчаянное «сука», адресованное ни мне, ни ему, ни пустому коридору. В холостяцкой съемной Берлоге нет пространства для того безумства, которому отдаемся каждый раз без особых вопросов. Потому что надо?
Потому, что до дрожи надо.
Он перехватывает мои бедра, усаживая на потрепанный временем и моими визитами трельяж. Дышать приходиться невнятно. Через раз, глотая спасительный кислород вперемешку с жесткими, требовательными поцелуями-укусами. Потому что хочется сделать больно, оставить клеймо – как напоминание о сегодняшнем вечере. Рука натыкается на резинку шорт. Он откликается на мои движения скулящим стоном. Он до боли упирается в меня, а ожидание лавой пробегается по коже. Слишком долгой теперь казалась дорога в три остановки, два пролета до его Берлоги и тонкие преграды одежды.
Рука скользит по колену выше. Предвкушено. Завороженно. На эти движения откликается все тело, изгибаясь дугой в руках Ильи. Холод трельяжного зеркала опаляет кожу не хуже влажных дорожек, оставленных губами коллеги. Дотрагиваясь до разгоряченной плоти, Котов вскидывает на меня удивленный взгляд, когда не находит последней преграды. Дыхание, рубленное вскипающим воздухом между нами.
– Все равно снимать, – комкано отвечаю я.
Или факт того, что я ехала через ночной, августовский город без нижнего белья, или то, что в последний раз мой визит состоялся на прошлой неделе, Котов в одно движение стаскивает свои нелепые бермуды.
И начинается пытка.
Он никогда не входит без приглашения. Без того, чтобы я не растекалась на его руках патокой. Дразнит, ухмыляясь глядя на мои попытки притянуть его еще ближе. Слиться в ощущениях на невесомые минуты и забыть про все те «проблемные» моменты нашей дружбы.
– Как ты хочешь? – инквизитор выдыхает вопрос в мои полуоткрытые губы. – Как ты хочешь, чтобы я имел тебя, Соболь?
Жарко. Глубоко. Настойчиво. Грубо.
До разводов синяков и утренней крепатуры, смешанных с чувством удовлетворения и тянущей боли внизу живота. Чтобы пока ты принимаешь звонок от очередного клиента, я бы засматривалась на танец твоих заскриптованных губ, мечтая о том, как они окунуться в меня вечером. Пальцы Котова скользят во мне без промедлений. Резко, глубоко и жадно, присваивая меня, относя к очередному трофею.
– Блять, – пальцы впиваются в светлые волосы, – как-нибудь уже.
Еще одного приглашения ему не нужно.
Дымное облако уплывает в приоткрытое окно. Как-то филигранно и пошло получается курить на кровати белобрысого по окончанию нашего акта «дружеской» встречи. Шумит душ где-то в глубине квартиры, а я начинаю думать, что в этом есть что-то комичное. Перед тем как сорваться в головокружительную поездку по городу на рандеву, я отчетливо помнила только одно – злость, поднимающуюся от горла к каждому нервному окончанию тела. Обычно злободневная эмоция не прошибала до скрежета зубов, но сегодняшний вечер активно выбивался из графика обыденности.