Тьма стояла кромешная. Услышав глухой стук закрывшейся за ним двери, он непроизвольно нащупал ручку меча; в носу у него защипало от приторного запаха фимиама. Он заморгал, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть, но — безуспешно. Держа правую руку на рукоятке меча, он вытянул вперед левую, пальцами нащупав грубую штукатурку.
— Ты хочешь знать свое будущее?
Здесь, не приглушенный дверью, голос звучал громче, и он пошел на него сквозь кромешную темень, осторожно скользя рукой по стене.
— Да, — ответил он.
— Иди сюда.
Дом оказался больше, чем можно было подумать, глядя с улицы. Здесь было несколько комнат и несколько коридоров, и голос, проходя через них, долетал до него уже искаженным. Он спросил:
Но куда «сюда»? Я тебя не вижу.
В ответ прозвучал сухой смех.
— Извини, я совсем забыла.
Он нахмурился, услышав скрежет кремня по металлу, затем где-то впереди забрезжил слабый огонек, зажегший лампу с ароматизированным маслом, и он увидел кривой коридор, справа по которому располагались темные комнаты.
Я здесь. Теперь видишь?
— Да.
Он пошел на свет. Наклонившись, чтобы не удариться головой о притолоку низкой арочной двери, он вошел в небольшую комнату, освещенную только в самом центре, где стоял стол, за которым сидела женщина.
— Так нормально? Или хочешь больше света?
Он кивнул, но она не ответила, и тогда он сказал:
— Да, пожалуй. Если, конечно, для твоего искусства не нужен сумрак.
— Свет или тьма — какое это имеет значенье?
Гадалка встала, подняв лампу, и вместо старухи он увидел женщину средних лет, которую даже можно было бы назвать красивой, не оставь оспа свои следы на ее лице. Теперь понятно, почему здесь такая темень — гадалки столь же тщеславны, как и все женщины. Но стоило ей сделать шаг, как он понял, что ошибся. Она двигалась осторожно, скользя рукой по стене, как и он несколькими мгновеньями раньше в темноте. Она дотронулась до лампы, зажгла фитиль и пошла к другим. Когда в комнате стало совсем светло, на глазах у нее он увидел бельмо — да она слепая! Слуги не предупредили его об этом, и от смущения он покраснел. Виновато улыбнувшись, Каландрилл сказал:
— Извини, я не знал.
— Ты учтив, только к чему это? Я вижу по-другому.
Она вернулась к столу, поставила лампу и мягко опустилась на подушки, жестом пригласив его сесть напротив. Ему было трудно заставить себя смотреть в ее невидящие глаза, даже труднее, чем на шрамы. Каландрилл попытался взять себя в руки, разглядывая комнату и одежду гадалки. Реба молчала, явно привычная к подобным паузам. Ее длинные рыжие волосы блестели, как полированная медь; зеленое платье на шее и на поясе было перехвачено ярко-красными лентами. В комнате не было ничего, что, по его представлению, должно было сопутствовать гаданию. Ни хрустального шара, ни птиц в клетках, ни кабалистических таблиц, ни карт, ни отполированных черепов. Только белые стены, деревянный пол красноватого, как и ее волосы, оттенка. Из мебели — лишь стол и подушки с неброским рисунком, положенные одна на другую.
— Ты разочарован? — с легкой усмешкой в голосе спросила она. — Я недостойна предсказывать сыну домма?
— Я… Нет, — он покачал головой и вдруг, поразившись, спросил: — Откуда ты знаешь?
Она рассмеялась и стала почти красивой.
— Ведь я гадалка, Каландрилл. Я еще вчера знала, что ты придешь.
— Да вчера я сам этого не знал, — медленно произнес он.
— А я уже тебя видела. Что бы я была за ясновидящая, если бы не видела даже этого. Ты не согласен?
Он кивнул и рассмеялся, успокаиваясь под влиянием ее безмятежного добродушия.
— Да, верно, — согласился он. — А другие тоже видят?
Реба пожала плечами.
— Сомневаюсь, но утверждать не могу. Провидец обычно в состоянии предсказать только какие-то особые события — вещи первостепенной значимости, те, о которых его спрашивают. Тебя это беспокоит?
Теперь плечами пожал он.
— Я бы предпочел, чтобы мой отец этого не знал.
— Видимо, именно поэтому ты и пришел ко мне, а не обратился к дворцовым магам.
— Они тут же поставят отца в известность. К тому же я не доверяю их предсказаниям. — Он помолчал, боясь обидеть ее. — Я хочу сказать, что они, ублажая отца, подстраивают свои предсказания, как ему хочется. Мне так кажется.
Он не мог скрыть смущения. Реба понимающе кивнула и мягко сказала:
— Домм суров, по крайней мере так я слышала. Их трудно в чем-либо обвинять.
Каландрилл согласно кивнул: неугодные для домма предсказания очень быстро оставляли предсказателя без работы.
— Ты ему ничего не скажешь? — спросил он.
Реба отрицательно покачала головой. Она больше не смеялась и теперь выглядела торжественной.
— То, что происходит в этом доме, касается только меня и моего клиента.
— Отлично, — пробормотал он. — Мне бы вовсе не хотелось, чтобы весть о моем визите дошла до дворца.
— Этого не произойдет, — пообещала она, — по крайней мере мои уста этого не произнесут.
Он вдруг с удивлением понял, что верит ей. Хотя и сам не мог бы сказать почему; что-то в ее спокойном голосе, в ее, хоть и обезображенных оспою, чертах вселяло в него уверенность. Он еще раз улыбнулся и постучал пальцем по кошельку, висевшему у него на поясе. Он не знал, сколько она берет за свои услуги и как об этом спросить, ему, сыну домма, с такими вещами сталкиваться не приходилось.
— Это будет стоить один золотой варр. Если же предсказание окажется трудным, то три.
Каландрилл ошарашено уставился на гадалку. Так вот оно какое, второе видение! Она рассмеялась, словно разглядела выражение его лица, и сказала:
— Я слышала звон монет. К тому же обычно это первый вопрос.
Сомнения вновь овладели им — может, он зря ей так доверяет? Слуги, с которыми он говорил, вполне могли предупредить ее об его расспросах; и на улице кто-то мог узнать его и быстро известить гадалку. Как бы то ни было, он вытащил один варр и сунул его в протянутую руку.
Она сжала ладонь, с секунду подержала в ней монету, затем бросила ее на стол и сказала:
— Дай руки.
Он протянул ей руки. Кожа у гадалки была мягкая и теплая, и прикосновение ее было удивительно успокаивающим. Она улыбнулась, и при ее следующих словах он опять сконфузился.
— О твоем приходе меня никто не предупреждал, Каландрилл. У меня нет шпионов ни на крыше, ни на улице, и слуги твои меня ни о чем не извещали. Послушай, я стала провидицей случайно, не по своей воле. Этот талант был мне дан, сама я его не искала. Может, взамен потерянного зрения, не знаю, но талант мой настоящий, не поддельный.
Я была замужем за Друмом, у нас была таверна, но потом его забрала оспа. Та самая, что оставила свои отметины и на мне и лишила меня зрения. Слепому трудно содержать таверну, к тому же мало кому нравится пиво, поданное женщиной с такими шрамами, как у меня. Я продала таверну и какое-то время жила на вырученные от этого деньги. Затем во мне стал проявляться этот талант, и я перебралась сюда. Теперь я провидица и могу видеть твое будущее или часть его. Тебе может не понравиться то, что я вижу, но я скажу тебе только правду, которая откроется мне.
Ну что, этого достаточно, чтобы развеять твои сомнения? Если нет, забирай свой варр и уходи.
Она выпустила его руки, и ему вдруг стало зябко, как будто ее прикосновение согревало его. Он вдруг испугался, что она прогонит его.
— Сомнения мои развеяны, — заверил он гадалку. — Но у меня есть несколько вопросов.
— Спрашивай.
— Я слышал споры между магами, философами и учеными моего отца. Между ними нет согласия. Кто-то говорит, что будущее наше предопределено и его невозможно изменить. Что путь человека предначертан ему с рождения, что мы не в силах изменить линию судьбы. Другие же утверждают, что никакой линии нет и что будущее человека зависит от его поступков. Что будущее — это целая куча возможностей, число которых постоянно растет, и что некоторые из них могут быть предугаданы, а другие — нет. Что скажешь на это ты?
— Некоторые истины неизменны, — отвечала она, — и некоторая линия существует. Очень часто она скрыта даже от провидцев. Обычно прорицатель видит лишь часть этой линии, часть возможностей; сколько именно — это зависит от его или ее способностей. Но ни один провидец не видит эту линию до конца, потому что она слишком велика, а переплетение возможностей столь запутанно, что разобраться в них невозможно.