— Катерина, я понимаю твоё смятение, но хочу сразу же расставить акценты в правильном порядке. Мы не совершили ничего предосудительного. Надеюсь, ты это понимаешь.
Она посмотрела на меня больными, тревожными глазами.
— Как вы можете так говорить? Вы — мой преподаватель. Я всегда восхищалась вами. А вы!..
— Что изменилось? Ты узнала меня с новой стороны — только и всего. Ты пришла ко мне сама, добровольно…
— Не к вам! — перебила она нервно. — Я пришла к мастеру шибари!
— И им оказался я. А если бы ты в точности следовала указаниям и не стала снимать повязку, всё прошло бы отлично. Это я должен сейчас возмущаться и отчитывать тебя. Ты нарушила правила, на которые изначально дала согласие.
— Вы — оборотень! — вскрикнула Катерина в сердцах. — Самый настоящий девятихвостый Кицунэ! (Кицунэ — лис-оборотень из японской мифологии, прим. авт.)
Меня скорее позабавило, чем оскорбило такое сравнение. Я улыбнулся одними уголками рта.
— Но ведь тебе понравилось? — не спросил, а утвердил я.
Это заставило Катерину сначала задохнуться от негодования, но затем она вдруг успокоилась.
— Я хотела написать об этом в дипломе, — призналась она, уводя взгляд. — Хотела на себе прочувствовать, зачем это нужно.
— Прочувствовала?
Катя кивнула.
— Да. Вы ведь никому об этом не расскажете?
— Не расскажу. Как и ты.
— Конечно, — вновь последовал кивок.
Нам принесли чай. Я распределил его по двум чашкам, одну из которых передал девушке. Она притянула к себе горячий напиток и долго всматривалась в струйку пара, витавшего над янтарно-золотистой поверхностью чая. Глаза её в этот момент блестели мистическими неровными вспышками, будто отражая беспокойные мысли, которые хаотически сменяли друг друга в Катиной голове.
— Юрий Александрович, — сказала она, так и не притронувшись к чаю, но теперь глядя мне точно в глаза, — я бы хотела ещё раз попробовать.
— Нет, — ответил я без промедления. — Это исключено.
— Но почему?..
— Нет, Катерина.
— Я не понимаю…
— Я вижу, что ты не понимаешь, и меня это расстраивает.
Катя поджала губы, опустила голову, будто бы не в силах больше удерживать её тяжесть. Если бы она вновь начала плакать, меня бы это разозлило, но Катерина стоически сдерживала слёзы, предчувствуя, что этим не разжалобит меня.
— Вы постоянно отказываете мне, — заговорила она, дрожа и телом, и голосом. — Вы всегда меня отшвыриваете, точно я вас раздражаю. Тогда ответьте, почему сегодня, два часа назад вы не ушли? Вы не узнали меня? Настолько я для вас незаметна?
Я не стал врать:
— Узнал. А не ушёл, потому что не хотел подвести клуб, так как пообещал в качестве исключения провести такую сессию. У них трудности с мастером, и они попросили меня.
Не произнося ни слова, тяжело дыша, Катерина мутными глазами изучала моё лицо. Казалось, она сейчас закричит, но тишина между нами сохранялась ещё несколько минут.
— Значит, мне просто почудилось… — наконец, произнесла Катя.
— Что почудилось?
— Не знаю… Связь. Пока я была с закрытыми глазами…
— Между нами и была связь. Тебе не почудилось. Так и было. И я искренне благодарен тебе за случившееся. И всё же это было ошибкой. Ты права, я должен был уйти. Я тоже нарушил правила. Этого больше не повторится.
Я положил купюру в чековую папку. Не дожидаясь сдачи, вышел из-за стола, направился к выходу. Мой автомобиль был припаркован недалеко во дворах. Я почти дошёл до него, когда почувствовал нарастающее позади напряжение, словно воздух у меня за спиной нагревался и становился гуще, несмотря на то что до жарких дней было ещё далеко. Вечерние сумерки уже пожрали скупые солнечные лучи, темнело стремительно, и также стремительно опускалась температура воздуха. В то время как температура эмоций только накалялась.
— Юрий Александрович!
Я не любил её. Нет, я её не любил. Я, может, отчасти даже ненавидел её за привлекательность, за ум, за ту потрясающую отдачу, которую она подарила мне сегодня, за то настоящее, совершенно физическое, совершенно реальное желание, которое она пробудила во мне, которое и я в свою очередь пробудил в ней. А ещё больше ненавидел её за то, что она — не Мия, и не моя жена. Она — студентка, которая обожает мой предмет, преклоняется передо мной, во многом разделяет мои увлечения и устремления.
И самое страшное — она, живая, из плоти и крови, с пронзительным умоляющим взглядом, стоит сейчас передо мной, готовая мне отдаться в то время, когда я больше всего на свете хочу её взять, но не могу.