Старенький, покачивающийся из стороны в сторону городской трамвай был под стать своим дремотным пассажирам. Юити по привычке прильнул к окну и погрузился в мечтания, глядя на тянущиеся ряды городских строений, тонущих в сумерках ранней весны.
Он чувствовал, что его воображение раскручивается, как волчок. Чтобы волчок не свалился, его нужно вращать еще сильней. Кто поддаст оборотов слабеющему, но все еще вращающемуся волчку? Сила, раскрутившая его вначале, уже иссякла, а дальше-то что делать? Юити опасался, что у него останется всего только одна причина для радости.
«А вот сейчас-то я знаю наверняка, что любил госпожу Кабураги с самого начала, — раздумывал юноша. — В таком случае почему же я удрал от нее в прошлый раз в гостинице „Ракуё“?»
От этих мыслей его пронизал озноб. Юити второпях побранил себя за страх, за трусость. Ведь сбежал он от госпожи Кабураги всего лишь из-за своего малодушия.
Сюнсукэ все еще не появлялся в баре.
Никогда прежде Юити не поджидал писателя с таким нетерпением и надеждой. Снова и снова рука его нащупывала письмо во внутреннем кармане. Он дотрагивался до него, как очарованный до талисмана, надеясь, что таким образом чувство его не ослабеет до прихода Сюнсукэ.
Было что-то величественное, что-то претенциозное в том, как в тот вечер Сюнсукэ распахнул двери бара (здесь, по-видимому, сказалось нетерпение Юити). На нем был плащ с капюшоном поверх японского костюма. При его щегольстве в последнее время он и тут отличился. Юити подивился, когда увидел, что Сюнсукэ обменялся с мальчиком за стойкой дружелюбными поклонами, прежде чем присесть к нему за столик. Среди присутствовавших в этом заведении не нашлось, кажется, ни одного мальчика, которого бы Сюнсукэ не ангажировал или не угостил.
— Ну, давненько ж мы не виделись!
С юношеским пылом Сюнсукэ протянул руку для рукопожатия. Юити пробормотал что-то невнятное. Сюнсукэ начал разговор спокойно:
— Говорят, что госпожа Кабураги сбежала из дому.
— Вы уже наслышаны?
— Господин Кабураги с пеной у рта рассказал. Пришел посоветоваться со мной, как с прорицателем, чтобы я нашел его пропавшую вещицу.
— А господин Кабураги… — едва вымолвил Юити, но затем плутовато улыбнулся. Это была шаловливая улыбка мальчугана, затеявшего проказу; за ней он скрывал свой чистый неподдельный интерес. — Он назвал вам причины?
— От меня он что-то утаивал. Ничего не сказал. Но по всей вероятности, жена его подсмотрела, как ты занимался с ним любовью.
— В самое яблочко! — воскликнул ошарашенный Юити.
— Я предвидел подобный ход в этой партии. Так и должно было случиться.
Старый писатель, очень довольный, зашелся в долгом и утомительном приступе кашля. Юити потер ему спину и на разные лады поухаживал за ним.
Когда кашель прекратился, Сюнсукэ снова обратился к Юити. Глаза его были влажными, а лицо красным.
— Ну, так в чем же дело?
Не говоря ни слова, Юити протянул ему пухлое письмо.
Сюнсукэ напялил очки, быстренько посчитал листы.
— Пятнадцать страниц! — будто сердясь, пробурчал он.
Затем писатель шумно умостился на стуле, шурша своей одеждой, будто плащ и кимоно терлись друг о друга складками. Он стал читать.
Юити казалось, что он сидит перед профессором, читающим его экзаменационное сочинение. Он терял уверенность, его грызли сомнения. Скорей бы уж закончилась эта экзекуция! К счастью, Сюнсукэ уже справился с почерком и читал эту рукописную работу бегло, не хуже, чем Юити. Однако когда Юити заметил, что выражение лица Сюнсукэ остается неизменным при чтении тех пассажей, которые произвели на него сильное впечатление, Юити начал все больше и больше беспокоиться по поводу правильности своего чувства.
— Миленькое письмецо! — заключил Сюнсукэ, снимая очки и лениво играя ими. — И вправду оказывается, что у женщин не много мозгов. Вот доказательство того, что вместо ума в зависимости от времени и обстоятельств у них проявляется нечто совсем иное — одним словом, мстительность.
— Я позвал вас сюда не для того, чтобы выслушивать вашу критику.
— Я вовсе не критикую! Это невозможно, подвергнуть какой-либо критике так изящно выполненный опус! Разве подлежит критике чудная плешь? А чудный аппендикс? А чудная редька?
— Однако я был чрезвычайно тронут! — оправдывался юноша.
— Ах, ты был тронут? Ну, ты поразил меня! Когда ты подписываешь новогодние открытки, разве ты стараешься растрогать своих адресатов? Если по какой-либо оплошности тебя что-то растрогало и это нечто оказалось в письме, то это чувство самого низкого пошиба, наихудшее из всего возможного.