Наконец он отважился перечесть написанное. Ему вдруг открылось: сам того не осознавая, он изображал мифический сад подобным тому, который видел на той стороне. Горло его сжала ярость, несравнимая с той, какую он когда-либо в юности испытывал по отношению к поэзии. Поэзия годилась лишь на то, чтобы обнаруживать тайны, превращать поэта в предателя собственной заветной сути – именно того, что он хотел бы запрятать в глубины своей души, а лучше всего – похоронить в земле. Но вряд ли Кампуш мог подумать о такой возможности; столь чуткой душой не обладал!
Так Камоэнс, еще более невольник, нежели прежде, продолжал метаться меж окном и постелью, меж надеждой и страхом, опасениями и облегчением. И эта пытка, более ужасная, чем та, которой подверглось его тело, длилась еще шесть или семь дней. Он не мог ни есть, ни писать, неотрывно смотрел из окна на море и жаждал забытья.
Однажды в полдень к нему вместе с сторожем явился какой-то мелкий чиновник и слуга, принесший обмундирование, которое он швырнул Камоэнсу. Чиновник зачитал вслух приказ. Камоэнсу надлежало в качестве рядового солдата отправиться с конвоем, сопровождавшим посольскую миссию в Пекин и этим же днем покидавшим Макао. Камоэнс не двинулся с места, чтобы начать приготовления к отъезду. Чиновник посоветовал ему пошевеливаться, в противном случае ему придется в течение трех дней перехода из Макао провести в кандалах. Он продолжал выжидать. Камоэнс переоделся.
III
Перед портом, закрывающим португальский полуостров от китайской империи, была возведена украшенная цветами трибуна. Сенат Макао и знатнейшие офицеры с супругами намеревались оттуда наблюдать за проходящей процессией. Наконец, она появилась вдалеке; Метелью, глава посольства, сидел в паланкине, который несли на плечах восемь носильщиков. За ним – четыре сопровождающих его посланника. Двадцать кули были нагружены подарками для императора. Конвой, который должен будет окружать миссию в опасных районах, появился в самую последнюю очередь.
Перед трибуной процессия остановилась. Только посланники имели право попрощаться с женами, что они и сделали, торопливо и натянуто; женщины перегибались через балюстраду и обнимали супругов, покидавших их на год – или навсегда. Это тянулось недолго; несколько раз прозвучал рожок, и все заняли свои места. Кампуш и Метелью обменялись формальными приветствиями; последнему было вручено запечатанное предписание. Священник благословил пятерых посланников и окропил святой водой ящики с подарками. Солдаты в церемонии не участвовали; из арьегарда они еле-еле видели трибуну. Камоэнс, стоя среди них, глядел прямо перед собой, изо всех сил стараясь ничего не замечать. Он жаждал только одного: момента, когда, много дней спустя, он очутится вне притягательности Макао, когда всё, наконец, будет позади, а впереди, перед ним, только пустота.
Был отдан знак выступать, все зашевелились, и он со склоненной головой прошел мимо трибуны. Но, минуя ее середину, он, не в силах совладать с собой, поднял голову – и во втором ряду увидел Пилар, бледную, одетую в белое, рядом с краснолицым толстым Ронкилью в пышном мундире. Глаза их встретились. Ему хотелось закричать: «Я не выдал тебя», но он немедленно почувствовал: в сущности, я всё же тебя предал. Он опустил голову и молча прошел мимо.
Уже первый марш измотал его. Однако понадобилось пять дней, чтобы телесное изнурение и боль в израненных ногах сделались достаточно сильными, чтобы вытеснить боль из рассудка. Через несколько дней усталость прошла, шагать стало легче, он почувствовал, что ему открывается притягательность неизведанного, увлекательность долгого перехода по стране, где не ступала нога ни одного человека его расы.
Вначале они передвигались ночью, в свете полной луны, под которой простиралась земля, бесцветная и чуть волнистая. Редкие деревушки, тощие бамбуковые заросли и разрушенные могилы казались странным, резким контрастом в этой пустыне. Вскоре порядок марша расстроился сам по себе: можно было растянуться на часы ходьбы и всё же не терять друг друга из виду. Позже, когда население стало плотнее, местность – холмистее и безопасность приказывала держаться рядом, дисциплина уже слишком ослабла; Метелью не обладал достаточной властью над солдатами. Многие страдали от поноса, из четырех китайских проводников двое умерли.
Метелью, предвидя опасность остаться без проводников в глубине чужой, дремучей, враждебной страны, попытался нанять других: тщетно; повсюду нежелание идти на неизведанный север было столь сильно, что даже крупные суммы денег не пробуждали в людях алчности.