— Мы тоже! Уёни, ты там скажи, если какие-то отношения с одногруппницами таки завяжутся! — крикнул Чанбин и, махнув рукой на прощание, сел в машину, а потом парни исчезли так же быстро, как и появились.
Какое-то время слышно было только визг колес.
— Здесь холодно, — помолчав с минуту, сказал Уён, поняв, что ему даже нечем укрыть слегка дрожащую Миён. — Заходи внутрь, я дождусь приезда полиции и вернусь… А лучше поезжай домой. Мы сейчас будем убирать весь этот бардак. Прости, что так вышло, и никому не говори о парнях, ладно? Они занимаются… Не совсем законной деятельностью, но во благо. Воюют с торговцами наркотиками и другими преступниками.
— Я никому не скажу. И о том, что ты здесь работаешь — тоже, — смущенно проговорила Миён и взглянула на рассеченную бровь, едва не прикоснувшись к ней пальцами. В груди вдруг проснулась нежность и желание позаботиться, а обида совсем забылась. — Я испугалась за тебя. Их так много, а ты один… Часто здесь так? — Уён сдавленно кивнул. — Тогда будь осторожнее, — Миён развернулась, чтобы уйти, но услышала, как ее окликнули.
— Миён! Прости меня… За всё прости. И забудь то, о чем я тебе сказал у стойки. Меньше всего мне хотелось каким-либо поступком или действием тебя обидеть. Мне жаль, что ты увидела всё это сегодня и обязана хранить аж две тайны, несмотря на то, что я твою не сберег, — он застыл на месте, опустив взгляд, и Миён, грустно улыбнувшись, сделала легкий поклон на прощание.
А на следующий день в университете, взглянув на засыпающего на ходу Уёна, молча поставила перед ним две банки энергетиков и положила контейнер с обедом.
Глава 12. Сообщники
Что-то в одночасье изменилось. Что именно? Миён пыталась разложить всё по полочкам, делая запись в своем светофоре. Говорят, ведение личных дневников помогает упорядочить мысли и превратить их из хаотично двигающегося вихря во что-то известное и понятное, но почему-то в этот раз это не помогло. В баре они с Чанми так и не выпили ни капли, да и ничего не съели, а просто ушли, еще долго разговаривая о том, что случилось. Правда, этого оказалось недостаточно, даже когда тема исчерпала себя. Сдавшись и не став больше ничего записывать, Миён закрыла светофор и, подвязав махровый халат, села возле туалетного столика, принявшись расчесывать влажные волосы перед сном. Закрыла глаза, попытавшись представить то же, что и всегда — как ее целует Сан. Но потом внутри своих фантазий распахивала веки и видела перед собой другое лицо и другие глаза, смотрящие на нее виновато и нежно одновременно. Покачав головой, чтобы вытрясти из нее этот образ, Миён набрала воздуха в легкие и попыталась еще раз, вроде как приникла к губам Сана, но когда оторвалась от них, вновь поняла, что руки лежат на наполовину оголенных плечах, а перед собой она видит эту волнообразную челюсть, четко очерченные губы, скулы… И талию сжимают не те руки.
«Никто не знает, потому что я ненавижу, когда меня жалеют. Вот как ты сейчас. Я терпеть этого не могу», «не всем повезло родиться в семье с адекватными родителями и с золотой ложкой во рту», — пронеслось в голове, и Миён, осторожно положив расческу на столик, закинула на пуфик ноги и обняла себя за колени. Ведь она не знала, хотя было столько намеков, чтобы догадаться… Сколько за спиной ужасных слов, обвинений и принижений, но Уён продолжал всё это время улыбаться, отмахиваться, утверждать, что он просто бездарь, который ночами напролет играет в компьютер и больше ничего не делает. И что значит — с адекватными родителями?.. Поэтому он сам себя содержит и поэтому давно не ел ничего домашнего? Что ж, всё указывает на это. Но Миён решила больше не лезть в душу и не расспрашивать, а просто… Позаботиться об Уёне так, как он этого заслуживает.
Уснуть удалось с большим трудом. Полночи Миён переворачивалась с боку на бок, успокоить мысли и нахлынувшие воспоминания никак не получилось, а почему — большая загадка. Что-то и вправду переменилось. Словно этот вечер в баре помог открыть глаза и прикоснуться к той стороне жизни, которая раньше оставалась где-то за рамками реальности, историей из фильмов или сериалов. А сейчас создавалось стойкое ощущение, будто бы именно в них жизнь и превращается. Ни во сне, ни с утра пораньше Миён так и не удалось избавиться от мыслей и неясных образов. Ей снилось, будто она идет вдоль пустых улиц, потерянных и покинутых, таких серых… Только шелест листьев и носимого ветром мусора, а вокруг — гнетущая тишина. Одиночество. Чувство, будто никого не осталось. А на площади неизвестного города — простое огородное пугало с головой-тыквой и кривой зубастой улыбкой, одетое в мешковину и трясущее своими цепкими длинными пальцами-ветвями. Миён казалось, будто оно за ней наблюдает. Стоит уйти в сторону, как пустые глаза-дырочки снова бросали на нее взгляд, а потом слышался скрежет.