— Ну, упрямец нехороший, что скажете?
— Я дам подписку, — через силу ворочая языком, ответил Вадим и упал в кресло.
— Нервы-то! Нервы-то! Как у барышни! Нате, выпейте воды.
Стуча зубами по стакану, Вадим выпил.
Горгоньский распорядился принести коньяку, сунул Вадиму в рот папироску.
— Успокойтесь, примите нормальный вид — ничего трагического не произошло! Выпьем за юность!
В полуденной весенней тишине погромыхивал завод. Из подворотен лаяли собаки. Во дворах квохтали куры, кричали петухи. Воробьи, бранчливо чирикая, то опускались стайкой на дорогу, на комья свежего навоза, то взмывали ввысь.
Софья шла по улицам Верхнего поселка, тщетно стараясь найти дом Ярковых, где она когда-то провела вечер. Ей помнилось, что дом стоял на углу, а на задах его возвышалось раскидистое дерево. Остальные приметы забылись.
Найти Яркова ей надо было обязательно. Связь с Перевалом опять прервалась. Напишешь письмо, и оно как в воду канет. Очевидно, адреса провалились. Провалилась и явка.
Софья шла, и невольно мысль ее обращалась к Гордею. Он много раз бывал здесь, ходил по этим улицам. А неожиданная встреча в Перевале была для них ярким праздником.
Почувствовав слезы на глазах, она приказала себе не думать о муже.
Стучать в окна, расспрашивать Софье не хотелось. Она знала въедливое любопытство поселковых «кумушек». Софья предпочла бы спросить мужчину, но в это время дня мужчины работали или отсыпались после ночной смены.
Но вот послышалось шарканье пилы. Софья вышла из переулка. Возле сруба работали пильщики. На высоких козлах, расставив ноги по обе стороны толстого бревна, стоял распоясанный мужик, а внизу под козлами румяный парень, весь обсыпанный свежими опилками. Сильными, мерными движениями они гоняли пилу вверх — вниз, вверх — вниз.
Софья направилась к ним, но в это время мужик воскликнул весело:
— Здравствуешь, Анфиса Ефремовна! Сладко ли мужика накормила?
Софья оглянулась и узнала Анфису. Та, видимо, носила обед мужу на завод и теперь возвращалась с пустым глиняным горшком в кузовке.
Анфиса подурнела, ее безобразили коричневые пятна и большой живот. Но стоило ей улыбнуться, и былая привлекательность возвратилась к ней.
— Здравствуешь, дядя Миней! — и, проходя мимо Софьи быстрым, тяжелым шагом, приветливо кивнула ей по деревенской привычке здороваться со всяким встречным.
Софья пошла за нею и, когда они отдалились от пильщиков, спросила:
— Фиса! Вы не узнаете меня?
— Я… помню… только я не знаю, как вас назвать-свеличать.
— Зовите Софьей… Муж ваш на работе, как я понимаю? Скоро ли придет?
— Ох, не скоро, — ответила Анфиса с сожалением, — они в шесть только шабашат, да он еще, может, куда пойдет по делам. Что бы вам раньше прийти! Я ему паужну носила, сказала бы.
Софья нахмурилась. Целый день пропадет без дела! Она испытующе взглянула на Анфису… Та поняла, заговорила тихо:
— Которых я знаю товарищей — все на работе, вот разве Давыд…
— Он здесь, на свободе? Что же он…
— Я не знаю в эту неделю он в какой смене. Вы пока пьете чай, отдыхаете, — сбегаю, узнаю.
— Скажите адрес, я сама схожу.
Но Анфиса так просила побыть у них, отдохнуть, так горячо доказывала, что лучше встретиться не у Давыда, а где он сам укажет, что Софья согласилась наконец.
Так, разговаривая, они шли, и скоро Софья увидала лиственницу в весеннем нежном оперении, узнала дом.
У ворот стояла сгорбленная седая старушка, мать Романа. Заслонившись ладонью от солнца, она всматривалась в Софью. Софья подошла.
— Матушка ты моя! — всплеснула старушка руками. — Привел-таки бог нам свидеться! А я смотрю, кто это идет с Фисунькой? Глаз у меня стал тупой… Проходи, дорогая гостьюшка.
Илья сказал, что лучше, удобнее встретиться в городском саду.
Сад этот, вернее парк, примыкающий к заброшенному дворцу, в середине прошлого века принадлежал золотопромышленнику, о котором сохранилась в народе недобрая память. Рассказывали о засеченных насмерть крепостных рабочих, об опозоренных или изувеченных девушках, о диких кутежах, о потайных раскольничьих молельнях… Теперь дворец с его лепными потолками, извилистыми переходами, тайниками пустовал. Последний его хозяин был выслан за уголовные преступления, которые нельзя было ни замять, ни «замазать» золотом. Он умер. Наследников не осталось. Парк стал городским садом. Ротонда, где когда-то кутили скороспелые магнаты, превратилась в летний ресторан; вместо затейливых павильонов, где немало пролилось девичьих слез, стояли аляповатые беседки и киоски.
В центре маленького озера высился островок, окруженный подстриженными акациями, как венком. Илья прошел по берегу до мостков, которые вели на остров, и остановился у перил.
Здесь его и нашла Софья.
Видя, как заботливо ведет ее Илья под руку по мосткам, легко было принять их за влюбленных. Они уселись на скамейку среди акаций. Софья одобрительно взглянула на Илью: хорошее место он нашел для встречи! Подобраться к ним можно только по мосткам, а мостки — вот они перед глазами, пересекают серой лентой залитое солнцем озерко!
— Гордей получил мои письма? — спросил Илья.
— Нет. Гордей арестован, — сказала Софья с суровой простотой, ничем не выражая своих чувств. — А вы — наши?
— Нет. Ни писем, ничего… — глубоким взглядом Илья высказал ей свое сочувствие, — ни извещения, ни резолюции!
— Как? Извещение не дошло до вас?
— Провалы! Что сделаешь… Вы привезли?
Софья достала из-под подкладки дамского ридикюля тщательно сложенные бумаги. С улыбкой, чуть раздвинувшей губы, но смягчившей резкие черты, сказала:
— Нате, читайте!
Жирным шрифтом напечатанный заголовок точно ослепил Илью.
«Извещение о Всероссийской конференции РСДРП».
У Ильи дух занялся. Обо всем на свете позабыл он. Наконец, победа. Он читал про себя:
«Товарищи!
Очередное дело наконец выполнено. Наша партия собрала свою конференцию, решила на ней все важнейшие вопросы, уже давно требующие разрешения, создала русский ЦК и вообще сделала самые энергичные шаги для восстановления разрушенного центрального аппарата партии…»
Окончив читать, Илья, охваченный каким-то не свойственным ему бурным нетерпением, потребовал:
— Резолюции!
Софья подала ему резолюции, он прочел. Сказал торжественно:
— Кончено с кризисом! Кончено… вот наша программа борьбы, — он указал на пачку резолюций. — Софья, а кто в русском бюро ЦК?
Она перечислила, назвав первыми имена Свердлова, Сталина и Орджоникидзе.
Светом наполнились карие глаза Ильи. Он задумался. На чистом, строгом лице его дрожали отблески солнечного озера.
С суровой лаской Софья сказала:
— Давыд! Очнитесь!
Он медленно перевел на нее взгляд. Она продолжала:
— Сейчас же надо познакомить организацию. Нужна от вас резолюция: присоединяется ли организация к решениям? Понятно? Это надо сейчас сделать!
— У нас был грандиозный провал…
— Знаю!
— Лукиян, Мария, Коля — все взяты! Слежка за «подозрительными» непрерывная… я бы сказал, изнурительная! Связи с местами есть… можно собрать представителей низовых организаций. Они у себя проработают, а представителей соберем… в лесу… Теперь это возможно.
— Хорошо, Давыд! Но это быстро надо… немедленно!
— Сколько вы мне дней дадите? — спросил Илья. — Учтите — размножить извещение, резолюции… собрать группы, проработать…
— Три дня на все.
Она сказала это твердо, безапелляционно.
— Будет сделано, — ответил Илья и, посоветовав Софье остановиться на квартире у «тети», а не у Романа, за которым неослабно следят, попрощался с нею.
Прошло три дня. Софья уехала. Перед отъездом они с Ильей разработали новый шифр, установили адреса. Софья обещала прислать материал к Первому мая.
Едва она успела уехать, прилетела в Перевал весть о ленских событиях. Размножили на гектографе листовки, раздали на предприятия. Всюду прошли подпольные собрания. В резолюциях рабочие выражали возмущение, протест.