Осинцев-Горгоньский и его приспешники поняли, куда гнет Роман, и попытались сбить его:
— Хватит! Долой! Нечего нас агитировать!
Но в толпе в свою очередь кричали:
— Пусть говорит!
— Так какого же черта! — заорал во всю мочь Роман, подавшись вперед. — Какого дьявола вам туманят голову, зовут мириться с карателями… захватчиков зовут братьями? А ну, давайте бросим оружие, допустим «братчиков» сюда, сдадим Урал, откроем двери страны… Что будет? Придется подставить свою рабочую спину буржуазии: «Езди, матушка, как ездила!» Этого хотят те, кто хочет мира с чехами! Этого самого! Чехи — славяне, это верно… — кричал он, перекрывая шум, — но братья рабочему только те чехи, которые на нашей стороне борются, а не на буржуйской!
Искренняя горячность Романа, правда его слов начинали пробивать дорогу к сердцам фронтовиков. Едва успев порадоваться этому, заметил Роман, как один за другим пробиваются к трибуне люди со всех концов площади, мало-помалу оттесняя внимательных слушателей. Сбившись вместе, они закричали бешеными голосами:
— Долой Красную гвардию! Долой Советы!
Они наседали на трибуну, стол покачивался. Роман увидел, как Степка Ерохин занес руку… Он инстинктивно отклонился в сторону. Камень, брошенный Степкой, ударился в беленый столб ограды. Все чувства Романа обострились. Он следил за каждым движением наседающей на него ватаги… И вдруг увидел в переулке своих конников, угадал, что Ческидов с пулеметчиками тоже здесь, может быть, за его спиной, в церковной ограде…
— Да здравствуют Советы! — крикнул он во всю мочь.
В воздухе замелькали камни, палки, пуля ударилась в беленый столб…
Из переулка на рысях вылетели конники. Задрав рыльца к небу, заговорили пулеметы грозной скороговоркой. Толпа бросилась врассыпную — в улицы, в переулки, через огородные изгороди… Роман не упустил момента: прямо со стола прыгнул, как рысь, на Горгоньского, сшиб с ног. Они бешено катались по земле, пока Ческидов не помог обезоружить бандита.
Документы, зашитые в рубцах одежды, удостоверяли, что полковник Горгоньский командирован в Перевал для «выполнения специального задания», как человек, хорошо знающий «кадры в/п (очевидно, „верноподданных“) и изучивший обстановку». Но добиться полного его признания в Чека не могли. На допросах он молчал.
Его бывший писарь Ерохин, наоборот, захлебываясь от усердия, пытался смягчить вину добровольным признанием. Но знал он далеко не все.
Назвал видных членов своей организации: Охлопкова, Котельникова, Гафизова… и — совершенно неожиданно— командира гарнизонного конного эскадрона, бывшего поручика Акишева… Указал место сборищ — за городом, в лесу, на даче бывшего начальника горного управления.
Подтвердил, что мятеж фронтовиков был задумай как попытка свержения власти.
Темной облачной ночью отряд резерва окружил дачу. В кустах у дороги встали дозоры. Чекисты сообщили бойцам пароль и отзыв бандитов, поэтому удалось без труда снять их заставы.
Все было тихо. Дача стояла темная, немая.
Это было двухэтажное здание с мезонином в виде башенки и с острым шпилем наверху. Фронтон украшала белая резьба. Такое же белое кружево спускалось с карнизов, обрамляло окна. Приглядевшись, можно было различить доски, которыми была забита дверь, ведущая на веранду.
Задняя кухонная дверь была плотно прикрыта, но не забита. Против этой двери, под сараем для дров, устроилась засада.
Время ползло. Стуча и пыхтя, пронесся двенадцатичасовой поезд за лесом, вольно раскатился гармоничный рев гудка. Снова наступила тишина. Роман уже начал думать, что сведения ошибочны или что заговорщики переменили место встречи… как вдруг увидел: узкая полоска света скользнула по внутреннему краю оконного косяка.
Он разом понял: окна занавешены плотной черной материей! Вот почему дом кажется нежилым.
Поколебался: может быть, заговорщики все уже собрались, заседают, и нечего ждать — надо обрушиться именно сейчас.
Пока он раздумывал, вдали послышался перестук копыт. Роман понял, что это изменник — командир конного эскадрона.
— Ага! И Акишев жалует!
Акишев, по-видимому, чуял неладное: он не явился на вызов Чека, и его нигде не могли найти. Адъютант его тоже исчез.
Стук копыт стал явственнее. В мезонине тихо раскрылась форточка.
Кони остановились. Как ветер в кустах, прошелестели неразличимые шепотные слова. Ческидов выступил из кустов, потребовал: «Пропуск!» «Кинжал!» — шепнул Акишев. «Кострома!» — отозвался Ческидов и предложил спешиться: уведу, мол, коней подальше в лес, так, мол, приказано… Ни звука не дали проронить бандитам! Молодцы!
Сколько ни прислушивался Роман, не слыхал, закрылась ли форточка… зато его ухо уловило скрип ступенек: кто-то поспешно спускался с мезонина. Этот бандит, очевидно, почуял опасность и сейчас предупредит заговорщиков.
Команда «вперед!», как шорох, пролетела. Бойцы полезли. Цепь сомкнулась. Новая команда — и бойцы поднялись, кинулись на приступ.
Роман кричал в азарте:
— Сдавайся, Охлопков! Сдавайтесь, гады!
Скрип, треск, звон стекла — и балконная дверь подалась. С двух сторон — из кухни и с веранды — хлынули в дом бойцы. Электрические фонарики наперекрест осветили просторную пустую комнату, стол с остатками еды, отброшенные в поспешном бегстве стулья. Из кромешной тьмы внутреннего коридора грохнул выстрел. Посланная туда пуля нашла цель: кто-то болезненно закричал. Кто-то крикнул: «Сдаемся!» Где-то на втором этаже открылось окно:
— Господа! Мы окружены!
Беспорядочные выстрелы. Железо загремело на крыше.
— Уйдут! Держи! Держи!
Из кухни вышел высокий, тучный человек в шинели, с винтовкой, побежал тяжелыми шагами к кустам, крича:
— Сдавайтесь, бандиты!
«Это не боец! Это — Охлопков!» — точно стукнуло Романа. Он кинулся следом.
— Стой! Стреляю!
Но патроны кончились, стрелять было нечем. Роман даже зубами заскрипел.
Он выхватил винтовку у молодого бойца, выстрелил. В кустах зашумело.
— Попал!
Светя фонариком, они обыскали кусты. Нигде не было ни тела, ни следов крови…
Из дома между тем выводили на полянку арестованных заговорщиков.
Электрический фонарик осветил попеременно: мертвенно-желтое лицо Котельникова, дрожащую бороду звероподобного протодьякона, надменно опущенные глаза Гафизова-младшего… Много было незнакомых — решительных и жестких — офицерских лиц.
Подошел Ческидов. К арестованным присоединились изменник Акишев и его адъютант.
— Эх, упустил ты Охлопкова! — говорил с сожалением Чекарев Роману через два дня после облавы. — Они, беглецы ваши, знаешь, что наделали? Паровоз захватили — и драла по горнозаводской линии! А теперь мятежи по заводам подымают! Почитай-ка сводку!
Роман прочел:
«В Лысогорске вспыхнуло контрреволюционное восстание, поднятое правыми эсерами, монархистами, меньшевиками. В помещение Совета брошена бомба. Члены Совета арестованы. Председатель убит. Поставлен новый Совет из представителей эсеров, кадетов, меньшевиков.
В Кисловском заводе эсеры, меньшевики и кулаки ближних сел подняли на мятеж отряд автомобилистов. Совет разогнан. Коммунистов расстреливают.
В Лешковский завод явился отряд белогвардейцев из Кисловского завода, арестовал членов Совета и всех советских служащих. Население спешно организовало оборону, изгнало белогвардейцев…»
— Почему думаешь, что это все — Охлопков? — спросил Роман. — Не мог он поспеть: в одно время все вспыхнуло!
— Это дело рук той самой организации. А Охлопков твой теперь в Кисловском заводе коммунистов расстреливает.
— Послушай, Лукиян! Будь другом! Пошлите наш отряд резерва по горнозаводской линии! Ручаюсь — подавим сволочей! Разобьем!
— Нельзя. Нельзя дробить силы, — твердо сказал Чекарев. — Помни одно: чехи близятся! Чехов надо задержать! А на заводы апаевские отряды посланы.