— И не слыхал ничего о нем?
Глухих ответил, глядя в сторону:
— Смотри, жив ли он? Кабы жив был, уж он бы нашелся!
Но Ирина была твердо уверена, что муж ее жив.
Очевидно, он не успел пробраться к своим и остался в тылу белых, ведет подпольную работу.
Верилось, что они встретятся в Перевале, в освобожденном Перевале.
…Нельзя сказать, что Ирина, глядя на выемку, вспоминала последовательно свои поиски. Она лишь острее почувствовала тоску по мужу…
Поезд полз как черепаха.
Наконец он вышел из выемки и стал набирать скорость.
Вот и станция Лузино!.. Желтое здание вокзала с белой заплатой — новой двустворчатой дверью… сигнальный колокол с выбитым боком…
— Поехали!
Вдруг среди привычного лязга и постукивания послышался отдаленный гул орудийного выстрела. Все тревожно и вопросительно поглядели друг на друга…
— Это гром!.. — со смехом сказал Никишин, и все рассмеялись. Почти невидимая тучка пролилась крупным дождем. Солнце пронизывало его. В вагон дохнуло прохладой. Луга ярче зазеленели. Вдали поднялась знакомая синеватая гряда плавных гор.
Дай-ка нам, мамка, пеленку, — сказала Наталья Даурцева.
Ирина бросилась к девочке:
— Ай-я-яй! Маша, Маша!.. Такая большая!..
— Это я виновата, — сказала Наталья, — я проворонила.
Близился город. Все сгрудились у двери. Широко развернулся пруд. Завод с бездымными трубами показался на берегу — закопченные корпуса, пустой двор. Побежали мимо домишки пригорода, сады, огороды.
— Живой! Живой! — закричала вдруг Наталья, указывая пальцем на свой домик под тополями. Она смеялась и радовалась, точно вид домика говорил ей о том, что и Владимир жив и здоров.
Блеснул в кольце зелени второй городской пруд. Сверкнули кресты на церквах. Замелькали стройные широкие улицы.
Ирина надела заплечный вещевой мешок, взяла дочку на руки.
— К папе, девочка, к папе! — твердила Ирина вполголоса.
Ирина быстро шла по городу. От волнения, от усталости на лбу выступал пот, и она вытирала его концом пеленки. Маша весело таращила карие глаза и взмахивала ручонками, как крылышками.
Вот сад Общественного собрания, где в прошлом году они с Ильей проходили военное обучение… Вот клуб — место сбора отряда… Ирину начала бить нервная дрожь. Еще несколько шагов — и она дома! Как удивится, как обрадуется Илья нежданной дочке! Ирина еще не была уверена в том, что беременна, когда они уезжали из города, и ничего не сказала мужу.
«Окна закрыты… Ну, конечно, Ильи нет дома… Что он будет днем прохлаждаться? — думала Ирина, огибая угол. — Вымыться, почиститься и бежать искать его!»
Быстро, не чувствуя ни тяжести вещевого мешка, ни тяжести ребенка, она пробежала по коридору, потянула дверь.
Дверь подалась.
«Он дома!» — с каким-то радостным ужасом подумала Ирина. Не дыша вошла в крошечную переднюю. Кухонька казалась нежилой, запущенной. В комнате слышались медленные волочащиеся шаги. Страх охватил ее: «Болен? Ранен?» Она рывком распахнула дверь.
Незнакомый старичок остановился перед Ириной в недоумении.
Она узнавала и не узнавала свою комнату. Кровати их стояли на прежнем месте. Книжный шкаф исчез. Зато появился комод с зеркалом и с разными туалетными безделушками. Стояло несколько чужих стульев.
— Вам что угодно, гражданка?
— Это моя… наша комната.
Ирина с трудом овладела собой, ей хотелось плакать от несбывшегося ожидания.
— Простите, пожалуйста, я ворвалась к вам, как… Год назад мы жили здесь с мужем, и я думала…
— Товарищ Светлакова? — испуганно спросил старик.
— Да, я Светлакова, — Ирина подняла к нему умоляющее лицо. — Вы не знаете, не слышали, где он?
Старик смешался.
— Видите ли… нет! Да вы присядьте, отдохните, — он подставил стул.
Ирина села, почувствовала страшную слабость.
— Снимите мешок, дайте мне мальчугана, — говорил старик, заботливо и пугливо глядя на Ирину. — Пойдешь ко мне? — поманил он ребенка. — Как тебя зовут, пузырь?
— Это девочка… Маша… — сказала Ирина нетерпеливо. — Так его нет в городе? Вы верно знаете?
— В городе его нет, я точно знаю, — сказал старик. — А ваши вещи — платье, книги — белые конфисковали.
Ирина пренебрежительно махнула рукой.
— Машу мы устроим на постельке… Я чай вскипячу. Попьем чаю, и вы ложитесь. Вот тут вы устраивайтесь с Машей, а тут будет спать моя дочь, а я на полу. В тесноте, да не в обиде… правда? Моя дочь письмоводителем работает…
Ирина не слушала, сидела в мрачном раздумье. Старик раздел Машу. Девочка потягивалась. Он говорил: «Потягушечки-порастушечки! Вот мы какие красивые! Вот мы какие хоросые!»
— Я у вас оставлю мешок, — сказала Ирина, подымаясь. — Потом зайду. Извините.
— А чай? Куда же вы пойдете?
— К свекрови, — Ирина уже овладела собой, успокоилась. Почему непременно Илья должен был ждать ее в родном городе? Вот письмо от него — это реальная возможность. Кому он мог написать? Или матери, или дяде Григорию Кузьмичу. Надо побывать там и там.
Ирина взяла дочь на руки, пошла.
— Может быть, и свекровь моя… отсутствует, — сказала она грустным серебристым голосом, — и если не найду никого из своих… тогда уж я к вам… на эту ночь.
— Милости просим, милости просим! — кричал ей вслед старик.
Ирина шла и постепенно успокаивалась. Пришла победа — жданная, желанная, значит, и свидание будет рано или поздно. Озираясь, она жадно впивала то новое, что можно было заметить с первого взгляда.
Постояла у огромной карты фронта. Прочла табличку, писанную на жести: «Губревком»… И другую: «Городской организационный комитет РКП(б)».
— Зайду! — решила вдруг она.
В городском организационном комитете было голо и бедно. Ни занавесок, ни скатертей в приемной. Стоит длинный голый стол посредине, возле него некрашеные табуреты. На столе — толстая подшивка «Правды» и тоненькая — местной газеты. На стене большие плакаты и писанный углем портрет Карла Маркса.
Ирина направилась было в смежную комнату, но ее остановила беленькая тоненькая девочка-курьер.
— Там никого нет, обождите здесь, товарищ! Вышли ненадолго в ревком.
Ирина присела.
— Ребеночка мне дадите подержать? — помолчав, спросила девочка, глядя на Ирину веселым, приветливым взглядом. — Я не уроню! Я умею водиться!.. Мы поиграем, а мама газетки посмотрит, — сказала она, беря Машу на руки. — А мама наша пусть газе-етки почи-та-а-ет, — тихо пропела девочка. — Можно ее пометать немного? Я не уроню!
— А кто секретарь комитета? — спросила Ирина.
— Товарищ Чекарева.
— Мария? А она скоро придет?
— Скоро, скоро, скоро, скоро, — напевала девочка, подбрасывая на руке Машу. Ребенок взвизгивал, а нянька смеялась от удовольствия.
— А не знаешь, девочка, Ярков в городе или нет?
— Товарищ Ярков здесь. А вы чьи будете, что всех наших знаете?
— Светлакова, — ответила Ирина, раскрывая последний номер местной газеты и не замечая, что веселость девочки разом исчезла, сменилась выражением испуга и сочувствия.
Ирину захватило чтение.
Все девять номеров, вышедшие в освобожденном городе, были полны разнообразным живым материалом.
Каждая статья, каждое сообщение радостно волновали сердце Ирины.
«Мы не позволим Колчаку вернуться на Урал, — говорили на митинге рабочие Верхнего завода. — Если он вздумает вернуться, напорется на наши штыки».
«Отделом городского хозяйства составлена смета расходов по декабрь тысяча девятьсот девятнадцатого года. Она достигает четырех миллионов рублей…»
«Детский день прошел с успехом. Десять тысяч детей собрались на площади с плакатами „Мы, дети свободы, приветствуем труд!“, „Дети воли и труда, сюда!“ и т. д. Прошли с пением в сад „Красная звезда“. Просмотрели спектакль, концерт, басни в лицах. Был оркестр. Были во всех павильонах питательные пункты. Учителя разносили на подносах горы бутербродов, орехи, конфеты, фруктовую воду. Скамеек не хватало. Дети завтракали, сидя на траве. Так веселились дети трудящихся в саду, который еще недавно принадлежал недоброй памяти буржуа Охлопкову…»