— Пропаганда все та же, — продолжал Мурадян. — Армяне призвали русских, чтобы стереть турок с лица земли.
— А о том, что я армянин, никому из них, очевидно, и в голову не приходит. Что они обо мне думают, ума не приложу. Только один спросил: «Разве у русских есть тоже свои турки?»
Темиркан хотел уйти, словно разговор этот имел отношение и к нему самому и был неприятен.
— У меня тут есть один экстраординарный случай. Я предполагал позвонить вам, Темиркан Александрович. Может быть, разрешите доложить?
— Давайте, — сказал Темиркан и, опустившись на стул, устало зевнул. — Давайте ваш случай.
Мурадян отослал конвойного с пленными и вполголоса сказал Темиркану:
— Казаки Смолина еще при первом разведывательном поиске схватили какого-то человека в белом шелковом покрывале; такие покрывала носит лишь арабская иррегулярная конница, арабы в некотором количестве имеются в составе действующих против нас войск. Пленный этот болен, температура тридцать восемь и шесть, его рвет. Он отлично говорит по-русски, но имя свое скрывает, требует, чтобы о нем доложили в штаб фронта, полковнику Марину.
Батыжев и Мурадян взглянули друг на друга, и Мурадян, прищурив свои красивые яркие глаза, сказал:
— Так или иначе, это из разведки.
— Давайте сюда этого араба, — зевая, сказал Темиркан. Как только он опустился на стул, ему сразу же захотелось спать.
Окна уже посветлели, но Мурадян, видимо, не замечал этого и не гасил огня, а Темиркан не напоминал об этом, так как боялся, что, как только огонь погаснет, он сразу же уснет.
Отодвинув стул в угол комнаты и оперев голову на руку, Темиркан видел сквозь дымку дремы, как санитар из соседней комнаты, поддерживая, ввел высокого человека, обросшего кудрявой темно-рыжей бородой, только карие глаза сверкали лихорадочным блеском. Он пытался и не мог стоять на ногах. Но по тому, как он подобрался, увидев Темиркана, у него мелькнула мысль, что перед ним русский офицер.
— Вы русский? — спросил Темиркан.
— Русский, — подумав, ответил тот.
— Офицер?
В ответ на этот вопрос последовала обращенная к Мурадяну фраза, произнесенная почти требовательно.
— Вы докладывали, господин прапорщик, господину полковнику о том, что я незамедлительно прошу доставить меня к полковнику Марину? Иначе я… — Он вдруг осекся и замолчал.
Темиркан заметил выражение удивления и негодования в расширенных глазах пленного. Проследив за его взглядом, Темиркан с неудовольствием увидел в окне заинтересованное и улыбающееся лицо мистера Седжера.
— Замовар подан, Темиркан Александрович, — выдавая самую широкую из своих улыбок, сказал по-русски мистер Седжер, делая шуточное ударение на слове «самовар».
— Да, да, я сейчас приду, — сухо сказал Темиркан, желая, чтобы англичанин исчез.
Но англичанин не исчезал.
— Дело разведки есть почетное дело в армии, — сказал Седжер, обращаясь к «арабу». И, улыбаясь еще шире, ловко вскочил вдруг на окно домика. — Я хотел бы пожать руку герою разведчику.
Но странный пленник круто повернулся спиной к англичанину и хрипло сказал, обращаясь к Темиркану, — взгляд его больших воспаленных глаз был просителен, но в нем была даже угроза:
— Отправьте меня скорее туда, куда я прошу, потому что, боюсь… мне жить осталось считанные часы… — Отвернувшись и скрыв лицо в грязно-белом покрывале, которое было накинуто поверх его смугло-коричневого тела, он прошептал так, что шепот раздался по всей комнате: — Кажется, у меня чума.
Англичанин так и застыл посреди комнаты с протянутой рукой и искусственной улыбкой на губах. Мурадян, откинувшись на спинку стула, заиграл дрожащими пальцами по столу…
Темиркан встал с места. Он вдруг с ужасом вспомнил, что месяца два тому назад он действительно получил секретный приказ об опасности возникновения чумы, — приказ этот предусматривал немедленные мероприятия по строгой изоляции и карантину.
«Да ведь, пожалуй, я и сам попаду в карантин», — подумал Темиркан. В этот момент пленный свалился на земляной пол, сотрясаясь в судорогах.
Глава четвертая
Уверенная в том, что Константин погиб на фронте, Люда Гедеминова приехала в Баку с желанием разыскать своего маленького Аскера, мальчика, которого она выходила во время чумы летом 1914 года. Вся семья Аскера умерла тогда от чумы, а у него оказался дифтерит. Но болел он тяжело, и если бы не Людмила, живым ему не быть. Когда Людмила потеряла Константина, она стала все чаще вспоминать о маленьком Аскере, ей думалось, что любовью к нему заполнилась бы образовавшаяся в душе ее пустота.