— Ну, не идиоты ли? — сказал он. — Кого вы привели?
— Как было приказано, — ответил плечистый усатый казак, приложив руку к козырьку и соответственно выкатив глаза на начальство.
— Ну и дурак, — сказал Осип Иванович, — опусти руку. А приметы тебе, дураку, сказаны были?
— Да личность-то получается одна. Черная бровь…
— Ну, и нос, и рот, и глаза — это все есть, да? Да ты хоть когда-либо видел абрека-то настоящего? Ну, погляди на него, — говорил Осип Иванович, бесцеремонно тыча пальцем в Джафара.
Джафар, поняв, что произошло недоразумение, откашлялся и сказал:
— Я не понимаю…
— Э, батенька, чего там понимать! — досадливо морщась, сказал Осип Иванович. — Ловили козла, поймали кобла… И чего это вы шатаетесь там, где вас не просят?
— Я просил бы вас выбирать выражения, — приободрившись, начал Джафар, — на мне погоны…
— Да ладно, чего уж там толковать, — пробурчал Осип Иванович, — можете идти. Я к вам ничего не имею. А что они идиоты, так я от этого радоваться не могу.
— Я попросил бы…
— Вы бы лучше ушли, пока дверь открыта, — сказал Осип Иванович, подняв на него свои злые белесые глаза, и Джафар прочел в них нечто такое, что заставило его мгновенно, точно кто дернул сзади, очутиться за дверями.
— Я буду жаловаться! — крикнул он из-за дверей, тут же захлопнувшихся.
«Скорее нужно уезжать из этой дыры, — с озлоблением подумал Джафар. — Обеспечить отправку лошадей, кончить все дела, — и вон отсюда».
Пройдя шагов пятьдесят по густому саду, окружавшему крепость, он невольно остановился и прислушался. Все было тихо, только река, как всегда особенно слышная в ночной тишине, перебирала камешки и шумела. Ветви деревьев, как бы ожидая чего-то, не шевелились в теплом воздухе. Всего несколько дней назад Науруз так приветливо говорил с ним на дворе у Керкетовых. «Неужели он знал уже об участи Нафисат?» Джафар тряхнул головой, прогоняя все это ему ненужное, и ускорил шаг.
«Еще хорошо кончилось, — думал он, вздыхая полной грудью, выходя на пустынную дорогу и направляясь в сторону тусклых огней Арабыни. — Да, все это какой-то бред, и какое мне дело до этой Нафисат, и до ее Науруза, и до всех этих живущих в горах непонятных мне людей! Я приехал сюда по делу, закупил лошадей, получу благодарность от начальства, да и малую толику себе положу в карман», — так подбодрял он себя.
Но зыбким, смутным сном все же казались ему его дела и намерения, и все вспоминалась ночная перекличка голосов — настоящая жизнь с ее страданиями и муками, с радостями и надеждами.
На следующий день после встречи с Джафаром Асад пошел к Василию и рассказал ему о споре, возникшем за домашним столом у Дудовых. Василий с интересом слушал его и хотя и не показывал виду, но был очень доволен. То, что, споря с Джафаром, Асад выказал некоторую самостоятельность и, как мог, выразил партийную точку зрения, которую ему все старался привить Василий, обрадовало его. Но для Асада Джафар был все же явлением новым. До этого он знал, что существуют большевики, которые борются за революционный выход из империалистической войны, и меньшевики-оборонцы, с начала войны перешедшие на сторону буржуазии, толкающие пролетариев на братоубийственную бойню, «социал-шовинисты» — называл их Василий. В Джафаре ни шовинизма, ни даже обыкновенного, присущего человеку патриотизма не было. Он говорил о том, что России суждено погибнуть в этой войне, совершенно спокойно, даже не без удовлетворения. Выслушав Асада, Василий усмехнулся и сказал:
— А мы сейчас разберемся. Ленин прямо говорит о превращении войны империалистической в войну гражданскую. Нельзя позволить, чтобы буржуазия безнаказанно прекратила войну, чтобы, пролив потоки крови из-за своих корыстных интересов, грабители переделили рынки впредь до новой войны. Поражение царского правительства — самое выгодное условие для свержения его, для установления революционных порядков. Так мыслит Ленин, великий революционер. Ну, а твой Джафар с покорной подлостью склонил голову перед хищническим переделом мира в результате войны. Выходит, что Россия для него — объект дележа. А прикрыта эта подлость левыми фразами. Что сказать о подобных Джафару хитрецах? Они хотят в рабочем движении играть роль центра, упрекают меньшевиков за соглашательство, порицают Ленина за резкость и, изображая из себя среднюю позицию, важно усаживаются между двумя стульями. Но так как большевики этой позиции не терпят и даже части своего стула им не предоставляют, эти типы шлепаются об пол. В них просыпается меньшевизм, они накидываются на большевиков, называют их раскольниками и поносят, как могут. В их брани всегда ненависть и страшная зависть. Ленин все силы своей великой души отдал делу революции, а им хочется, чтобы их почитали, как Ленина, но душонки у них мелкие и мысли трусливые.