Зарево

И красивым высоким голосом он затянул, а все подхватили:

Споемте, дети, и вспомним тот день,
Когда молодая луна народилась…
Гордость вселенной и разум ее —
Наш добрый Авез
Собрал у себя всех, кто достоин был его доверия…
Один из них был сын курда — Сулейман,
Оружейник и создаватель многих басен,
А другой был армянин, сын Вартана, Грегор,
Аптекарь, лекарь и кеманчист…
И был еще здесь иранец —
Джабар Кербалай, что на старости лет снял свою чалму
И стал сочинять безбожные песни…
И сказал Кербалай Джабар Сулейману, сыну курда:
— Почему, о премудрый Сулейман,
Собрал нас здесь хозяин? —
И сын курда ответил:
— Нас четверо здесь, самых верных друзей.
Мы собраны в день новолунья
Для мудрого слова, для тихой беседы…
Вот зачем собрал нас хан ханов дед наш Авез.
— Нет, — перебил его сын Вартана, Грегор, —
Нас собрали здесь для веселья.
Чтобы под звон кеманчи пели мы песни.
И пусть столько вина здесь будет разлито,
Чтобы мы в этой комнате по колено бродили, как при весеннем половодье,
Вот зачем собрал нас премудрый хан ханов, дед наш Авез. -
И сказал Кербалай Джабар:
— Короток наш путь до могилы.
Чтобы скоротать нам этот путь,
Будем играть мы в нарды, в игру, которая вызывает страсти, но лишена злодейства. —
И молвил тут хан ханов,
Хозяин наш мудрый Авез:
— Я знал, кого собрал:
Мужей света и дела…
Все будет так, как сказал здесь каждый из вас,
Отныне все так будет! -
И в каждое новолунье съезжались друзья:
Одни приезжали на серых конях,
Другие на гнедых,
И лилось здесь вино, и песни неумолчно звучали.
И в музыку веселья вплетались слова грусти,
И душа обновлялась — ей дали лекарство…
Грегор-виночерпий, принеси вино хану ханов.
Чтобы ударил он по струнам своего калама
И миру рассказал бы о том, что
Пришлось ему изведать за долгую жизнь…
Чтобы люди и события, им виденные,
Сохранились в памяти людей,
Хотя о многом виденном говорить трудно…
Не бойся злодеев,
Смело коли их своим каламом,
Каламом, что убивает злодеев, как молния убивает змей и скорпионов!
И будет тебе слава навеки…

Так пел Мир-Али с неожиданным юношеским пылом, пел то, что сложил сам, когда ему было восемнадцать лет. Он тогда бывал в этом доме и полюбил бойкую умницу Фирюзу, дочь Авеза, ставшую верной женой и родившую ему двух сыновей и трех дочерей, — младшую из них он привез сегодня к деду…

А после того как спели эту песню дружбы и любви, все присутствующие пожали друг другу руки и разошлись…

4

Все в конце концов закончилось веселой песней и примирением — как вы понимаете, Мадат? — спросил мистер Седжер после того, как они погасили свет в отведенной для них комнате.

Мадат уже лег, ему не хотелось разговаривать: и выпито было немного, и стыдно было за неловкость, совершенную им и его иностранным приятелем в этот вечер. Англичанину, видимо, не давали спать эти же чувства, и он слонялся по комнате. А так как она была невелика, он все время маячил перед глазами Мадата, и когда попадал в полосу лунного света, который вместе с тишиной и покоем струился в узкое длинное окошко, его шелковая полосатая пижама блестела.

Встав перед окном, он заслонил его, в комнате стало совсем темно. «Уснуть бы сейчас», — с тоской подумал Мадат. Но англичанин продолжал разговаривать:

— Полумесяц на минарете, полумесяц на небе, и какая мудрая тишина кругом!.. Люблю мусульманство: оно не требует чрезмерных добродетелей на земле, а блага, которые оно обещает в раю, — это все земные, чувственные наслаждения. Но я, признаться, впервые вижу на Востоке — и на таком подлинном Востоке, как здесь у вас, — чтобы мусульмане садились за один пиршественный стол с неверными… А здесь — и армяне и русские. И эти речи… А кто этот учитель, который рассказывал малоправдоподобную историю о Грибоедове, возомнившем себя дипломатом?

— Мир-Али, ближайший родственник нашего хозяина, муж его дочери, преподаватель русского языка в городском училище.

— О том, что в России множество беспокойных людей, я знал, но чтобы попадались такие…

Мадат сонно зевнул и ничего не ответил.