Ты слыхал, как вихри носятся, завывая сквозь трубу?
Ты узнал, как сердце просится прочь бежать, сломив судьбу?
Ты узнал души рыдание без слезы сомкнутых глаз?
Ты узнал ли всё страдание ведать мысль в последний раз?
За порогом
Живой! Ты не знаешь, куда ты вступил?
Ты ищешь мгновений в Былом!
Но звоны струны и бряцанья кадил
Смолкают в моей равновстречности сил.
Здесь Ворон провеял крылом.
Я судьбы свершаю, я пряжу пряду.
Ты ведал, как колется тёрн?
Лишь капелька крови, – и ум твой в бреду,
И сон твой чрез триста я лет поведу.
Я Норна. Ты знаешь ли Норн?
В лесу
Я был в лесу. Деревья не дрожали.
Они застыли в ясной тишине.
Как будто в мире не было печали.
Как будто пытку не судили мне.
Кто присудил? Не так же ль я безгласен,
Как этот мир ветвей, вершин, стволов?
Не так же ль мир мечты воздушно ясен,
Моей мечты и тиховейных снов?
Но вот, когда деревья, тесным кругом,
Друг другу дышат, и сплетясь растут,
Я должен быть врагом иль скудным другом,
Душой быть там, когда прикован тут.
Раздельность дней. Безбрежность разлученья.
Прощай. Прощай. Чуть встретился, прощай.
Идти путём глубокого мученья,
И лишь на миг входить, чрез зиму, в май.
Я падаю. Встаю. Иду. Теряюсь.
Молю тебя: ты, кто-нибудь, услышь.
Схожу с ума. В бездонном изменяюсь.
Но лес молчит. Молчит. Какая тишь!
Всё ближе
Всё ближе, и ближе к заветному краю, ещё, и ещё, и совсем.
Иду ли я к бездне, иль к светлому раю, – не знаю, и слеп я, и нем.
И если б я видел, – пойду необманно, чтоб только, до края дойти.
И если бы мог вопрошать, – не спросил бы других о последнем пути.
Я буду ли вечно глядеть на повторность – всего – в кругозданных зрачках?
Я буду ли вечно вникать в неземное – в земных и людских голосах?
Иду, и уж ноги скользят, – и секунды звенят о черту острия.
Как радостно быть без конца одиноким, и ведать, что Вечность – моя.
Колосья
Качаются, качаются
Колосья пожелтелые.
Встречаются, венчаются
В мечты минутно смелые.
Целуются, целуются
Воздушностью касания.
В мгновении милуются
Предсмертные лобзания.
Ущерб
Шумели и шушукались
Сосны шуршащей сучья.
А рыбы убаюкались,
Уснула жадность щучья,
Наевшися плотиц,
Среди речных станиц.
Настали дни осенние,
В лугах одни отавы,
Всё пленнее и пленнее
Объеденные травы.
Воздушный клин вдали, –
Исчезли журавли.
И воют оголтелые,
В ночи, сычи и совы.
И заморозки белые
Плетут полям покровы.
И в небе жёлтый серп
Свёл в цельность весь ущерб.
Зима («Ветры зиму строят на высотах…»)
Ветры зиму строят на высотах.
В бледном, в серебристом, в позолотах.
Много рассыпают белых роз.
Звонкий укрепляется мороз.
Горы увенчали в снеговое.
Белым озарили голубое.
Скованность скрепили как закон.
Белой смерти дали вышний трон.
Северное сияние
Что северным мы называем сияньем,
Есть не сиянье, – игранье лучей.
Владеет великим оно расстояньем,
Рожденье различным даёт чарованьям,
Узорной легендой встаёт для очей.
Сперва это – отбель: на Севере, белый,
Бледнеющий свет, как бы Млечный путь,
Но вот розовеют цветные пределы,
Багровеют зорники, зори те смелы,
Лучи полосами, цветочная жуть,
Столбы ярко-красные, вон ещё синий,
Огнём наливаются там багрецы,
Играют костры по воздушной пустыне,
И треск перекатный, во все концы.
То – сполохи. Рдеют и зреют убранства,
В ночи, осиянные, дышат столбы.
Какой пролегает здесь путь чрез пространство?
О чём то, по краскам, гаданье Судьбы.
Серебряный путь
Снег был за-ночь. Убелилась верея.
Удорожилась дороженька моя.
От пороши самой первой – санный путь.
В осребрённость. Сердце, есть на что взглянуть.
Снегом белым всё прикрыла нам Зима.
Лес как сказка. Звёздной ночью светит тьма.
И не знаешь, звёзды ль, снег ли весь в лучах.
Или это – что-то здесь – в моих глазах.