Хоромы
Я давно замкнул себя в хоромы,
Отделив удел свой от людей.
Я замкнул с собой огонь и громы,
И горит цветной костёр страстей.
Я давно избрал себе в Пустыне
Голубой оазис островной.
И годами нежу в нём, доныне,
Цвет, мне данный Солнцем и Луной.
Я исполнен Солнечною кровью,
И любим я влажною Луной.
Кругодни я начинаю новью,
Меж стеблей лелея цвет дневной.
Этот цвет подобен рдяной чаше,
Золотые у неё края.
Влей вино, – оно светлей и краше,
Слиты двое здесь: не я и я.
Всё, что ни придёт из-за Пустыни,
Что достигнет звоном изо-вне,
Я качаю в чаше злато-синей,
Цепи звуков замкнуты во мне.
И пока негаснущий румянец
Стелется по синей высоте,
В мировой вхожу я стройный танец,
Пляской звёзд кончая в темноте.
Два дара
Телу звериному – красное,
Зелёное – телу растения.
Пойте свеченье согласное,
Жизнь, это счастие пения.
Зверю – горячий рубин,
Изумруды – побегам долин.
Кровь сокровенна звериная,
Страшная, быстрая, жгучая,
Львиная или орлиная,
Празднует, в празднике – мучая.
Слитность законченных рек,
Кровью живёт человек.
Кровь огнескрыта растения,
Стебли как будто бескровные.
Правда ль? А праздник цветения?
Зорность? Одежды любовные?
Это напевная кровь
В вёсны оделася вновь.
Две разноблещущих цельности,
Два разноцветных сияния,
Царствуют, в мире, в отдельности,
Всё же дано им слияние.
Глянь, над мерцаньем цветков,
В жерла тигриных зрачков.
В звере, глаза раскрывающем,
Пламя зелёное светится.
В стебле, влюблённость внушающем,
Замысел розой отметится.
Метеор
Зеленоватый метеор
Упал среди небес.
Меж тем лазоревый простор
Ещё алел над чернью гор,
И свет в нём не исчез.
Он был как быстрый изумруд,
Нисброшенный с высот.
Блеснул вон там, мелькнул вон тут,
И вот упал, как в некий пруд,
За тучевой оплот.
А я смотрел на мир внизу,
Взнесённый до стремнин.
А час, меняя бирюзу,
Готовил к полночи грозу,
Пока я был – один.
Гиероглифы звёзд
Я по ночам вникал в гиероглифы звёзд,
В те свитки пламеней в высотах совершенных.
Но немы их слова. И дух, в томленьях пленных,
Не перекинет к ним, их достающий, мост.
Их повесть явственна и чётко различима,
Но дух в них не найдёт возжажданный ответ.
На все мои мольбы они ответят: «Нет».
Промолвят: «Миг живи, как смесь огня и дыма.
Гори. Ещё гори, покуда не сгоришь.
Когда же догорит лампада золотая,
Созвездье между звёзд, взнесёшься ты, блистая,
Узнавши звёздную, в провалах Ночи, тишь.
Но, если ты душой ненасытимо жгучей
Возжаждал то продлить, что длиться миг должно,
Ты камнем рушишься на мировое дно,
Созвездием не став, сгоришь звездой падучей».
Дай мне вина
Небо, быть может, и может, но Небо ответить не хочет,
Не может сказать Человек ничего.
Сердце слепое безумствует, молит, провидит, пророчит,
Кровью оно обливается, бьётся – зачем? Для кого? –
Всё для тебя, о, любовь,
Красный мне пир приготовь.
Рощи мне роз расцвети, в этих пропастях мёртво-синих,
Между жемчужностей зорь, и меж хрусталями дождей,
Красного дай мне вина, перелившейся крови испей,
Вместе сверкнём, пропоём, и потонем как тени в пустынях.
Цепи
Лишь цепи взяв, и окрутившись ими, –
Так свит удав, по дереву, кругом, –
Я вижу мир – как в неком дальнем дыме,
И я живу – моим стозарным сном.
Но цепи те я принял добровольно,
И радостен душе глухой их звон.
Привет тюрьме. Очам раскрытым больно: –
Так светел мой безмерный небосклон.
Венчальный час
Как светлые невесты, убрались все деревья.
Вон вишня, слива, яблонь, их целые кочевья.
Среди невест брожу я, а сердце млеет, рдеет.
Вдали, зажжённый Солнцем, испанский дрок желтеет.
И вот я наклоняюсь к одной невесте, белой.
Красивую целую, влюблённый и несмелый.
И пред другой склоняюсь, учтивый как Испанец.
Медлительно целую девический румянец.