— Что ж тут удивительного? Окот затянулся почти на месяц. Скотины прибавляется, а рабочие руки все те же. Вот вернутся сыновья со службы, они нам помогут.
— Уж приезжали бы скорей. Как я по ним стосковалась! Шутка ли, столько лет не видеть! Во время боев на Халхин-Голе всю ночь, бывало, глаз не сомкнешь. Только то и поддерживало, что не одна я маюсь, все болели душой за своих сыновей. А русским матерям еще труднее было. Их сыновья бились далеко от родины. Сколько их полегло здесь! Каждое утро на север брызгаю я в честь русского народа первинку чая. И это все, чем я могу их отблагодарить.
— А знаешь, я все думаю: нам бы с тобой побывать в Советском Союзе. Посмотреть, как народ там живет, а? Поучиться у них.
— Что мы, министры какие, ехать в такую даль? Кто нас пустит? Скажешь тоже!
— Не одни же министры ездят! Сыновья-то ведь наши учились там?
Цэрэн вздохнула:
— Ты бы лучше о другом подумал. Вот придут сыновья из армии. Не трудно ли им будет снова привыкать к юрте? Командиры ведь, на машинах привыкли разъезжать, со всеми удобствами жили. А тут со скотом возись день-деньской, ночей не досыпай, летом на солнцепеке жарься, зимой на морозе мерзни.
— Это их не испугает, — улыбнулся Ширчин, — привыкнут помаленьку. А кто же, если не наши дети, за скотом будет ходить? Для чего же мы его вырастили? Помнишь, сколько у нас скота было поначалу, когда мы с тобой только что поженились? Джантай подсунула нам старую корову с тремя сосками да двадцать семь дохлых овец и коз. Ты даже расплакалась тогда от обиды. А теперь видишь, сколько скота мы с тобой вырастили — вдвоем с ним не управиться. Одно плохо: нет поблизости ни одной аратской артели. Работаем мы с тобой по старинке, как работали наши деды и отцы. А вот сыны наши да их товарищи по-иному будут работать. Летчики, артиллеристы, танкисты, врачи, ветеринары — молодежь, получившая знания, ведь она такие чудеса будет делать, какие нам и не снились. Мне дед Самбу рассказывал, какие хозяйства он видел в воинских частях восточного края. Там и скот разводят, и хлеб сеют, и огородничеством занимаются. Пашут тракторами, хлеб убирают… эх, забыл, как они называются, эти машины, — что-то вроде комбината. Машина эта и жнет, и молотит, и чуть ли хлебы не печет. Вот вернутся наши сыновья со службы, по-другому будем жить.
— А Дуйнхар вон осенью собирается в город к внуку. Внук его вернулся из армии в прошлом году, пожил с недельку дома да и в город. Спекуляцией, говорят, занялся, женился на городской. Ну, не все такие, как внук Дуйнхара. Говорят, если матка гнедо-пегая, то у жеребенка ноги пегие. Может, и он от отца не все плохое воспринял. А наши сыновья совсем другие. Они партийцы. Учились в Советской стране, воспитывала их партия. Они трудом гнушаться не будут. А внук Дуйнхара, говорят, в нестроевой части службу отбывал, потом работал в госпитале за уборщицу, в палатах подметал да еду больным разносил. Больных-то в госпитале было мало — народ в армии молодой, здоровый, ну и обленился он вконец, отъелся на казенных харчах, а работать по-настоящему так и не научился. Тогда-то он и сошелся со спекулянтами. И женился, говорят, на дочери спекулянта, помогает ему народ обманывать. Подстерегает аратов на подъезде к городу и спаивает их водкой. Степной-то народ простоват, на ласку податлив, цен на скот не знает. А спекулянты этим пользуются. Да разве это человек? Никогда в жизни наши дети не пойдут по такому пути. Скорее у верблюда вырастет хвост до земли, а у козла рога до неба.
— Пусть сыночки наши будут такими, какими учит их быть партия. И мы будем трудиться так, чтобы детям нашим не было стыдно за нас, — с чувством проговорила Цэрэн.
— Какая ты у меня хорошая! — улыбнулся Ширчин.
Цэрэн зарделась, как молодая невеста, и в смущении, отвернувшись, сказала:
— Стары уж мы такие слова друг другу говорить.
— Что ж, что старые! Жизнь мы о тобой прожили дружно, как дай бог всякому. И дети у нас не из последних. Чего же нам стыдиться на старости лет хорошее слово друг другу сказать? — возразил Ширчин.
Цэрэн признательно глянула на мужа, и светлая улыбка озарила ее простое и доброе лицо.
XXII
Великое испытание
Священная дружба народов крепка.
Солнце уже клонилось к западу, когда Ширчин подъезжал к сомонному кооперативу. У коновязи кооператива не было ни одной лошади. Старик удивился: "Что за притча такая? Ведь перед Надомом в кооперативе всегда народу невпроворот…"
Он привязал верхового коня, а груженую лошадь ввел во двор кооператива.
— Здравствуйте, Ширчин-гуан! — приветствовал старика приемщик Рабдандорж, смуглый лысеющий человек средних лет. — Шерсть привезли? Это очень хорошо! Слышали небось, война началась. Немецкие фашисты на Советский Союз напали.
Ширчину показалось, что он ослышался.
— Как? Ведь между СССР и Германией был заключен договор?
— Из Улан-Батора по радио передавали. Двадцать второго июня в четыре часа утра германские войска напали на Советский Союз без объявления войны и бомбардировали с воздуха Киев, Севастополь, Каунас. Улан-Батор передавал по радио призыв маршала Чойбалсана к народу: своим трудом помочь Красной Армии разгромить врага. Маршал сказал, что в войне против гитлеровской Германии Советский Союз все равно победит. У нас в сомоие уже митинг был. Секретарь партячейки рассказывал о передаче из Москвы и о призыве маршала к аратам. Араты единогласно постановили организовать сбор средств в фонд помощи Красной Армии. Председатель сомонного управления вместе с секретарем ячейки уже выехал в баги, чтобы рассказать народу о призыве маршала. Давайте поскорее взвесим вашу шерсть, потом возьмите все, что нужно, и зайдем ко мне, послушаем последние известия. В пять часов будет снова передача.
Ширчин наскоро сдал шерсть, сделал кое-какие покупки и пошел за Рабдандоржем в его юрту. Там уже было полно соседей. Ровно в пять из репродуктора раздался женский голос:
"Внимание, внимание! Говорит Улан-Батор. Слушайте сводку Главного командования Красной Армии от 22 июня 1941 года.
На рассвете 22 июня регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря. Во второй половине дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями. Только на Гродненском и Кристынопольском направлениях противнику удалось достигнуть незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец, первые два в пятнадцати и последний в десяти километрах от границы.
Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населенных пунктов, но всюду встретила решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, нанесших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолетов противника…"
Затем стали передавать сообщение о митингах, состоявшихся на предприятиях Улан-Батора. Трудящиеся столицы клеймили позором немецких фашистов, вероломно напавших на страну социализма. Они единодушно одобрили призыв маршала Чойбалсана, партии и правительства ока-затъ всемерную помощь Красной Армии, Собравшиеся в юрте слушали передачу, стараясь не проронить ни одного слова.
Седая старушка повторяла шепотом трудно запоминающиеся названия населенных пунктов. Когда передача закончилась, она спросила Рабдандоржа:
— Сколько же это будет по-нашему — пятнадцать километров от границы?
— Пол-уртона — ответил Рабдандорж.
— Ага. А сколько будет от Балтийского до Черного моря?
Рабдандорж отыскал школьный атлас и показал:
— Вот эти моря. И вот это — Советский Союз. Здесь наша Монголия, а это Германия.
Все сгрудились вокруг Рабдандоржа. Старуха долго рассматривала карту.
— Велика Советская страна! Велика! И народ там сам себе хозяин. Нет, не победят фашисты такой народ, — убежденно сказала она.
— Правильно, бабушка, советский народ победить нельзя. А мы, монголы, должны помочь советским братьям, — сказал Ширчин, поднимаясь с места.