Выслушав очередное сообщение, какой-то приезжий старик спросил:
— Сынок, а что говорится в ханском указе о нас, об аратах и крепостных? Не слышал ли ты об уменьшении податей? Не освободил ли нас наш добрый богдо-хан от уплаты китайским ростовщикам его долгов и долгов, которые наделали нойоны?
— Нет, дедушка, об этом в указе ничего не сказано. Слышал я только, что двое китайских купцов — Буянт и Хишит — и монгольский богач Лодой из хотуна Лха-бээс награждены синим хрустальным отго.
— Пусть лопнет этот Лодой с купцами вместе, — в сердцах воскликнул старый скотовод и сердито сплюнул.
Алтанхояг, выслушав ответ подростка, спросил его:
— А что же сказано в указе, парень, о нас, аратах?
— Я уже говорил: арестанты будут переведены в армию… — робко начал тот.
— Мало радости! — Алтанхояг повернулся к старому скотоводу и с досадой проговорил: — Видал, дед, чем нас хан одарил! Мы вот только что вернулись из дальних краев. Ехали с чужбины и думали: приедем домой, тут-то и начнется облегчение для парода! Да зря, выходит, надеялись! Теперь вся эта орава нойонов и чиновников загуляет напропалую. А деньги на гульбу не с синего неба им свалятся, не из цветочных бутонов. За все араты платить будут! Хороший подарочек преподнес нам этот забулдыга-тангут!
III
Верблюд-кастрат страшится даже черепа верблюда-самца
И клювы их травы не защипнут.
Однажды ясным и тихим утром одиннадцатого месяца над торговой слободой Улясутая звонко прозвучал сигнал: в крепости, где находились маньчжурские войска, заиграл горн. Ворота крепости широко распахнулись, и оттуда с развевающимися разноцветными шелковыми знаменами вышла воинская часть. На груди и спине у каждого солдата крупными черными иероглифами в бело-красных кружках были обозначены часть и род войск. Солдаты, одетые в новые черные ватные безрукавки и брюки, двигались в сторону плаца, где обычно проводились строевые занятия.
Вскоре протрубил горн и в расположении монгольских войск. Кавалеристы с седлами в руках торопливо выбегали из рваных, потемневших от дыма войлочных юрт. Оседлав коней, несколько сотен монгольских кавалеристов подъехали к плацу и построились в указанном маньчжурским командиром месте.
Рядом с хорошо обмундированными китайскими войсками монгольские кавалеристы, одетые в грязные, поношенные дэлы, с ржавыми штыками на поясах и старыми выщербленными русскими саблями, походили на ораву бродяг.
Старый монгольский воин, стоявший на левом фланге, с досадой заметил:
— Сразу видно, что наш командир жалует больше китайцев. Хоть мы и поём: "Наш хан одинаково любит всех: китайцев, маньчжуров и монголов", но и со стороны сразу видно, кого больше любит наш хозяин. Гляньте-ка на мои ноги, — с возмущением продолжал старый солдат, показывая на свои рваные гутулы, перевязанные шпагатом. — Не гутул, а морда околевшей коровы. В них ноги в стремена-то не вденешь. А теперь посмотри на нашего огородника Вана. Еще недавно он ходил в тряпье. А стал солдатом — и разоделся так, что фу-ты ну-ты! Эй, Ван! Давай меняться: ты мне спою одежду, а я тебе свою, да впридачу дам еще тысячу вшей. Ты не смотри, что нас кормят дохлой козлятиной, вши у меня откормлены как на убой, — под общий хохот балагурил старый солдат.
— Ох, старина! Будь моя воля, я бы в один миг скинул эту амуницию, которая тебе так понравилась. И с охотой вернулся бы на свой огород. Зря ты мне завидуешь, Улзинхутаг, — с горечью ответил китаец Ван.
Вана поддержал монгол, стоявший рядом с Улзинхутагом. Довольный удачным ответом китайца, он, смеясь, крикнул:
— Так его, Ван! Задай перцу этому старому черту! Это, наверно, про него сказано: сколько ни вари старое мясо, а навара не будет. До седых волос дожил, а ума не нажил!
Солдаты подшучивали друг над другом и так искренно хохотали, что, казалось, тяжелая военная служба — для них одно развлечение.
Но вот со стороны крепости послышался орудийный залп. И снова ротный весельчак и балагур Улзинхутаг начал смешить товарищей:
— Знаете, что это такое? Это начальство натянуло меховые штаны. Теперь придется подождать, пока оно наденет шапку…
Едва умолк новый взрыв хохота, как грянули два залпа подряд.
— Смотри-ка, быстро управился наш командующий с шапкой! Что-то уж очень быстро сегодня! Должно быть, чует, что ему скоро дадут по шапке, как ургинскому амбаню.
Стоявший рядом старый солдат толкнул товарища в бок:
— Уймись, Улзийхутаг! Услышат командиры — несдобровать тогда тебе.
Вдали заклубилась пыль: со стороны Улясутая к плацу мчалась группа всадников. Это были монгольские чиновники. Они поспешили сюда, как только услышали орудийные залпы. У главных шатров они спешились, подошли к маньчжурским командирам и, преклонив колено, приветствовали их.
Вскоре раскрылись большие ворота. Из крепости выехали знаменосцы. За ними на породистых иноходцах ехали несколько всадников: улясутайский командующий маньчжур Гуй, его монгольский помощник гун Гомбосурэн, командовавший монгольскими частями маньчжурский амбань Юань, управляющий двумя западными аймаками — засагтханским и сайннойонханским, — и его монгольский заместитель доблестный ван Гургэджаб.
На плацу перед шатром командующего по обеим сторонам дорожки стояли навытяжку бойцы. При его приближении они воткнули копья в землю и приветствовали его, низко наклонив головы.
Вслед за командующим остановил коня его монгольский помощник. К нему подскочили два чиновника и помогли ему сойти с лошади.
И маньчжурские и монгольские чиновники коленопреклоненно приветствовали командующего, а он в ответ, прижав один кулак к другому, поднял их к поясу. Затем командующий амбань и помощники вошли под просторный, белый, расшитый синими узорами шатер, расположенный в центре, а маньчжурские и монгольские чиновники заполнили шатры, стоявшие по обеим сторонам главного. Взвилась ракета, и заиграли трубы: командующий и сопровождающие его лица начали смотр улясутайских войск.
Как только заиграли трубы, у главного шатра замелькали разноцветные флажки. Это был сигнал к параду. В начале парада маньчжурские части продемонстрировали бой с условным противником. Затем под зелеными знаменами прошли китайские войска. Монгольские кавалеристы проехали последними — тощие лошаденки, ветхая амуниция, плохое обмундирование… Конники ехали вразброд, оставляя самое жалкое впечатление. Они не выдерживали никакого сравнения с маньчжурскими войсками.
Командующий монгольскими войсками гун Гомбосурэн тупо перебирал четки и беззвучно шевелил губами, читая молитву. Сидевший впереди него главнокомандующий усмехнулся:
— Господин Го, сколько же потребовалось бы этакого воинства для захвата городка с гарнизоном в три тысячи моих солдат?
От неожиданного вопроса Гомбосурэн вздрогнул. Он жалко улыбнулся, заискивающе посмотрел на маньчжура и прошамкал:
— Как могут мои воины пойти против бесстрашных поиск небесного императора? Мы ведь все рабы одного хана, служим одному господину.
Снова зазвучали горны, войска построились у славного шатра. Под гром барабанов с обеих сторон вышли вперед по одному солдату. Они поклонились в сторону шатра и начали показывать приемы штыкового боя. Оба бойца действовали очень ловко. Каждое их движение сопровождалось ударами барабана и гонга. Закончив бой, бойцы, снова преклонив колено, отдали честь командующему и вернулись на свои места.
Потом по сигналу барабанщиков выходили другие бойцы, по одному, по два, а то и группами и несколько человек. Они демонстрировали рукопашный бой с применением холодного оружия. Позади войск собралось много народу: китайские торговцы из Улясутая, горожане, скотоводы, приехавшие из кочевий на базар. Зрители криками одобрения встречали каждое удачное выступление солдат, действовавших с ловкостью цирковых артистов.
В этот праздничный день даже маньчжурские стражники умерили свою свирепость, они поддерживали порядок без обычных ругательств и зуботычин.
В завершение программы военно-гимнастических упражнении на плац вышел солдат с двумя шашками. Маньчжурский командир, обращаясь к зрителям, объявил: