Министр финансов Лувсан-цэвэн встретил по дороге домой девушку на иноходце.
звонким голосом распевала она песню бойцов народной армии. Министру запомнились слова о Найдан-ване, давнем его знакомом. В сердцах хлестнул он коня и поскакал во весь опор. За ним, едва скрывая улыбку, следовал сопровождающий.
VII
Вечер в Зеленом дворце
В Зеленом дворце на Толе вечером второго дня десятого месяца по лунному календарю, в наполненном ароматом тибетских свечей зале, стояла необычная тишина. Перед бурханами в искусно золоченной узорной божнице мерцал огонь в золотых лампадах. Горели свечи в разрисованных китайских фонарях, источая тусклый сумеречный свет. Светозарный богдо-хан и его супруга мать-покровительница безмолвно сидели, погруженные в свои думы. На лице матери-покровительницы застыло раздражение, и, хотя она не произносила ни звука, она то и дело бросала злобные взгляды в сторону хана. А богдо-хана снедала какая-то непонятная тревога, во всем теле он чувствовал усталость, на душе было скверно. Его мысли кружились вокруг пришедших на память слов Бидзая-ламы: монгол становится мудрым в шестьдесят лет, а в шестьдесят один — умирает. "Мать и отец у меня тибетцы. Но вырос я в Монголии, здесь и стал Восьмым перевоплощением Ундур-гэгэна. Язык, на котором я мыслю, мопгольский, следовательно, я не тибетец, а монгол. Итак, в шестьдесят лет люди становятся мудрыми. Немало довелось мне повидать в тревожное время, и, кажется, несмотря на то, что мне совсем недавно исполнилось пятьдесят, я уже становлюсь мудрым. К шестидесяти буду настоящим мудрецом. — Хан улыбнулся. — Впрочем, нет. Если я стану мудрым, значит, "сменю одежды", тогда не достигну шестидесяти. Не предзнаменование ли это?"
И по привычке, усвоенной с малых лет, он стал перебирать четки, шепча молитву. Неожиданно ему вспомнилось узкое лицо Коростовца… пенсне, зажавшее высокую переносицу, жестокий взгляд из-за стекол, ледяная улыбка… Этот властолюбивый консул, живя в Урге, проводил реакционную политику белого русского царя. Богдо вспомнил, как по указу хана — на самом деле продиктованному Коростовцом — очищалось государство, уничтожались неугодные Коростовцу министры — им подносился яд.
"Бинт-ван, канцлер-министр, Сайн-нойон-хан Намнан-сурэн, настоятель, лама Цэрэнчимид — все они были преданными мне людьми, почитали богдо-хана как всевышнего, называли верховным божеством, усердно помогали во всем, верили до последнего дыхания в меня, отравившего их. Все они были мне верны, но не устраивали Коростовца, и я по его приказанию отравлял своих верных учеников. Теперь среди моих приближенных редко найдутся такие, кто так же честно служил бы государству, не помышляя о собственной выгоде. Виноват я, виноват!" — Богдо-хан тяжело вздохнул.
Удивительная вещь — человеческая намять. Сколько лет минуло, а прошлое все еще живо в сердце и стоит перед глазами, будто было это совсем недавно. Вот вспомнилось, например, как под нажимом коварного Коростовца отравил он преданного и смелого министра Бинт-вана. Он был образованным человеком. И рассказывал много интересного. Бинт-ван знал Четырехкнижие, Пятикнижие, классическую литературу, был энциклопедически начитан, знал исторические хроники и жизнеописание справедливых и жестоких правителей многих государств, их преданных и коварных министров, его своеобразные яркие рассказы оставляли свои след надолго. По тайному поручению Бинт-вану дали выпить яд. Составитель снадобья ошибся в пропорциях, и бедный ван умер в страшных мучениях. От боли он терял сознание, искусал себе все руки, его крик приводил в ужас жителей соседних юрт.
Богдо вспомнилось, как докладывали ему обо всем этом, и снова перед его взором возникло лицо Коростовца, Богдо-хан стал быстрее перебирать четки и молиться.
"Откуда тем, кто преклонялся передо мной, кто называл меня воплощением Очнрдары, было знать, что я всего лишь игрушка в чужих руках. Я всего-навсего человек, из плоти и крови, с обыкновенными глазами, со слезами, с сердцем, с мышцами и костями, и я заблуждался…" — Богдо снова вздохнул.
Его приближенные и придворные нигде — дальше пастбища для телят — не бывали, ни одного — выше луки седла — перевала не одолевали. Министры и нойоны представления не имели о том, что делается на западе от их страны, им неведомо было то, что должны знать государственные министры в нынешнем мире. И коварный Коростовец воспользовался этим. Когда в третий год правления Сюань-туна было провозглашено отделение Монголии от маньчжурской империи, правители Монголии потеряли связь с другими странами и не знали, что происходит в мире. "Нам угрожали, что если мы не удовлетворим требования, то с Запада, со стороны Шарасуме двинутся войска. Их великое множество — отборных черных солдат, и нет такой армии, которая могла бы им противостоять. На самом деле не так уж грозны были эти полчища. Так из-за невежества мы стали игрушкой Коростовца. Да и кому понятны заботы хана незаметного государства?" — Богдо снова вздохнул. Оттуда, где сидела мать-богиня, послышалось какое-то движение и раздался тихий голос:
— Отчего вы вздыхаете, что произошло?
Погруженный в свои думы, богдо не обратил на нее внимания. Он перебирал в памяти слова воззвания к правительству Монголии из России, где установилась власть Советов. В нем признавалась независимость Монголии, говорилось, что долги Монголии старому царскому правительству аннулируются. "Как зовут премьера Советской России? Ле… Ленин, кажется… Не мог и сам видеть того документа — с глазами совсем плохо, только на слух теперь и могу воспринимать. Министр Джамьян, великий лама Нунцагдорж говорили мне, что этот Ленин не делает различия между великими и малыми народами. Советская страна, говорят, отказалась от эксплуататорской политики царского правительства, она уважает права народов, и, когда Сухэ-Батор отправился просить у советского правительства помощь, оружие, чтобы уничтожить иноземных захватчиков и очистить свою страну, я передал ему документ со своей печатью. Теперь это народное Временное правительство стало полноправным правительством Монголии. Хорошо все-таки, что есть народная армия, которая защитит свою страну от алчной военщины с юга, что Монголия обрела народное правительство, которое в дружбе с Советское! Россией. Мне дано было звание главы государства, но я был игрушкой в руках царского консула; во времена гаминов они держали меня в кулаке, они забрали драгоценную печать хана-хутухты Монголии, и я стал игрушкой в руках гаминовского командующего, потом, когда Барон со своими войсками вошел к нам, стал его марионеткой, следовал каждому его слову, и вот теперь утвердили договор, но которому я стал монархом Монголии с ограниченной властью. Что ж, пожалуй, так лучше для Монголия и дли меня". — Богдо задумался. В тишине раздался недовольный голос матери-богини:
— Что с вами происходит сегодня? Вы что, вообще теперь не будете отвечать, когда к вам обращаются? Неужели права хана настолько ограничены? — Ханша сыпала вопросы, не давая ему возможности ответить. — Интересно, что вами руководило, когда вы сегодня подписывали договор с этими правителями из народа? Ведь вы дали связать себя так по рукам и ногам! Знаете ли вы, что теперь от прав хана остался один лишь запах?