На другой день председатель сельсовета публично вручил Федьке премию — отрез сукна и сапоги — и впервые назвал его Федором.
Помнили на селе и Федю — первого по колхозу тракториста.
И здесь он остался верховодом. Даже безучастные ко всяким новшествам старики тянулись на поле взглянуть, как с непонятной легкостью пластается, обнажая черную, блестящую, как сатин, изнанку, столетняя целина монастырского покоса. Смотрели, вздыхали и называли семнадцатилетнего Бубенцова уже не Федькой и даже не Федором, а Федором Васильевичем.
Окончилась первая пятилетка. К концу подходила и вторая. И как-то даже не успели отметить люди того, что трактор стал на колхозных полях привычным, как волы и кони. Семимильными шагами двигалось время.
А единственный раньше по окрестности тракторист Федор Бубенцов возглавил целую бригаду трактористов. Еще год, и в МТС таких бригад стало три. Вот-вот должен был появиться комбайн.
И, наконец, последнее, что особенно запомнили земляки Бубенцова из его в сущности ничем особым не выдающейся довоенной биографии, — это женитьбу бригадира.
Немало девушек и в своем селе да и из окрестных колхозов отмечали своим вниманием Федора, По вечерам, медленно проходя мимо его избы, пели равнодушными голосами призывные частушки. Заметный был парень, но недоступный какой-то: скупой на слова, грубоватый и вообще неласковый. Уже давно обзавелось семьями большинство его сверстников, а Бубенцов все еще ходил неизвестно чьим женихом.
Наконец мать Федора начала подыскивать своему сыну одну невесту краше другой: «Тебе жена, а мне в дому помощница будет».
Федор любил мать и, несмотря на свой строптивый нрав, всегда ее слушался. Но тут заупрямился:
— Обождите, мамаша. Растет еще моя краля. Где-то в Сибири, говорят.
Но, как скоро выяснилось, «краля уже выросла». И не «где-то в Сибири», а по соседству; через два дома, в многодетной семье колхозника Алексея Петровича Аникеева.
Да и не кралей оказалась суженая Бубенцова, а совсем заурядной девушкой. Миловидной, правда, но веснушчатой и курносенькой, с очень светлой, почти белесой косой и темными пугливыми глазами.
Довелось как-то Маше Аникеевой заменить свою мать Настасью Петровну, обслуживавшую на весенней посевной бригаду трактористов. Нужно было сготовить обед, принести в табор родниковой воды, в будке прибраться. Дело нехитрое.
Но и к нехитрому делу надо приноровиться. А Маша, хоть и старательная была девушка, но хозяйничать дома привыкла неторопливо. Спокойный такой характер был у Маши Аникеевой. А тут еще захотелось ей как следует услужить трактористам. Тяжелая в тот день была у бригады работа. Тракторы поднимали целину на пустоши.
Что это за суп — картошка да баранина? Варить так варить! И Маша сбегала до дому, принесла луку, квашеной капусты, молодого укропчику подергала, пяток яичек захватила. Ну и замешкалась.
И когда потные, усталые, не так от работы, как от того, что работа с утра не ладилась, парни пришли к будке, суп хоть и был хорошо заправлен, но не готов. Покипеть бы ему еще полчасика.
Может быть, в другое время Федор Бубенцов, несмотря на свой требовательный, придирчивый нрав, и простил бы поварихе ее нерасторопность, но в тот день бригадир был разгорячен и зол до крайности.
— Да пропади ты пропадом такая работа! Провозились до обеда, а сработали на грош!
А тут еще эта курносая! Крутится с самого утра, как курица в соломе, а ничего не приготовила.
Не готов, правда, был только суп. Но когда человек «не в себе», ему и солнце темнее лучины светит.
— Чего же ты скалишься? — спросил Федор Машу, чуть ли не с ненавистью глядя на ее круглое, раскрасневшееся от волнения лицо и почему-то особенно обижаясь на выбившуюся из-под косынки белокурую челочку.
Маша действительно улыбалась. Но что это была за улыбка!
— Что же мне теперь — плакать из-за вашего супа! Вот еще! — собрав все свое мужество, ответила она Бубенцову.
Нехорошо все-таки обижать девушку, да еще при людях. Что она ему — жена или кто?
— А вдруг заплачешь!
— Как же! Обождите здесь, а я за слезами побегу, — сказала Маша, хоть и чувствовала, что бегать за слезами ей далеко не придется.
— Вот ты какая…
На одну минуту присутствовавшим при стычке трактористам, да и Маше показалось, что гнев у Федора утих. Но это было не так. Только какое-то решительное действие могло разрядить приступ злобы, который прямо огнем жег Федора изнутри.