Пенков нанялся помощником кочегара на шелкопрядильню, которая стояла недалеко от хибарки, где жил извозчик Мильо. Работа была временная, но при всеобщей безработице это все же была работа, которая, как он надеялся, позволит ему скопить денег на дорогу — ему бы только попасть за границу, а там уж он как-нибудь справится и сможет получить образование.
Воздух был напоен ароматом цветущих акаций в этот теплый майский вечер в канун праздника Кирилла и Мефодия. Пенков должен был заступить в ночную смену, и Ради Бабукчиев пришел проводить старого друга: давно им не удавалось побыть наедине, поговорить о вещах, которыми можно поделиться только с близким человеком. Они зашли в корчму на окраине города, стоявшую на развилке дорог на Качицу и Мармарлию. Михалца заказал сливовую и после первого глотка спросил:
— Ты объяснился с Русаной насчет своих недоразумений с Мариной?.. Скажу тебе прямо: мы серьезно волнуемся…
— Почему?
— Нас беспокоите вы оба, но особенно ты.
— А что, товарищи недовольны моей работой? — сердито спросил Ради.
— Спокойно, друг. Нас тревожит именно эта твоя нервозность, перемены в настроении, да и родители твои озабочены…
Ради снял кепку, длинные волосы рассыпались по лбу. Значит, вот до чего дошло дело? Дома он, действительно, в последнее время вел себя как посторонний. Но разве мало у него было забот после Нового года? Да и сейчас конца им не видать.
— Знаешь, я расстался с Молчетой, — произнес Михаил тем же ровным тоном, каким он обычно объяснял философские проблемы материализма, но сколько в нем было невысказанной боли! — Даже могу сказать тебе, что она обручена. А что, что мне делать?.. Я принял это как неизбежность. Могу ли я жениться? Нет. Смогу ли я содержать семью? Нет. А так Молчета будет готовить вкусные кушанья своему мужу, народит ему детей, станет примерной супругой. Она красива, покладиста. Я ее пальцем не тронул. Иногда я думаю, что нам надо было бы вскружить голову девушкам с деньгами, небось, все тогда было бы иначе. У них есть средства, чтобы учиться в университете, они могли бы подождать, пока мы встанем на ноги. А так что получается? Родители наших зазноб ждут не дождутся, когда их дочери окончат гимназию, чтобы выдать их замуж за первого порядочного человека. Судьба, Ради!.. И еще вот что я тебе скажу: наши девушки стали женщинами, а мы все еще мальчишки. Идеалисты, мечтатели и немного фантазеры.
— Настоящая любовь — это не развлечение, это еще не любовь, когда двое, словно животные, соединяются для продолжения рода, как не любовь и мимолетное удовольствие, полученное за деньги у проститутки в «Красном фонаре»…
— Ну вот, ты опять горячишься. У тебя всегда крайности. Жизнь же, брат, не мечта. Поэтому-то ты и страдаешь. Сам страдаешь и заставляешь страдать Марину.
— Для меня жизнь — мечта, великая мечта. Мечта — не фантазия, а в высшей степени реальность. Ты говоришь, что я заставляю страдать Марину. Я в этом виноват или она сама? Когда я потребовал, чтобы она порвала с Таневской, все на меня набросились. Дескать, я тиран, деспот…
— Оставь ты эту Таневскую! — махнул рукой Михаил, словно отгоняя мух. — Распутная бабенка…
— Вот-вот. Тогда что же?.. Молчишь. Что у нее может быть общего с Мариной? Ты знаешь, что она толкает ее в объятия Кирменова?
Пенков покачал головой.
— Так что же мне молчать? Разве я не обязан ее спасти?
— А ты не допускаешь, что здесь замешана ее мать?
— Не суди о Марине по своей Молчете. Ты не сердись, что я так прямо… Марина не может стать женой первого встречного. Мы с ней, друг, крепко связаны, до самой могилы: чувствами, мыслями, взглядами. Поэтому-то мне так больно. Но у меня не только сердце, — ударил Ради себя в грудь, — у меня есть долг, моя вера. Этого она не понимает. К чему эти ее постоянные сомнения, объяснения по поводу того, в чем я — ты это сам хорошо знаешь — не могу давать ей отчет? Почему ты так смотришь на меня, Михаил?
— Я слушаю тебя и завидую твоей любви. Смотрю на тебя и боюсь, как бы тебе не пришлось разочароваться. При всем твоем бесстрашии ты так сентиментален! Я совсем из другого теста.
— Потому что ты теоретик-мыслитель, а не революционер. Возьми хоть Ботева. Он не забыл своей любимой, когда отправился освобождать порабощенное отечество! Революционер без огня в душе и любви в сердце — ноль. Кошка, которая мурлычет на сундуке возле печки. — Ради помолчал, потер лоб и продолжал: — Идем мы как-то с Мариной по Дервене. Нынешней весной это было, я был без пальто, вот как сейчас. Она закутала меня своим коричневым пальтишком, положила голову мне на плечо… Знаешь, я ведь тоже не тронул ее пальцем, как и ты свою Молчету. «Хорошо мне с тобой», — сказала она. «А с кем же еще!» — подумал я, но промолчал. Глаза у нее лучатся, губы полуоткрыты — вот-вот скажет, что ее сейчас волнует. Я иду рядом, жду. И мне хорошо с ней. Легко как-то, все заботы уходят прочь… Тут туман упал. Марина обняла меня и говорит так взволнованно: «Береги себя, Ради. Люди здесь волка встретили…» — «Волка? И мне он как-то на глаза попался, — отвечаю, — такой с длинным носом, с лошадиной головой… Берегись того волка, он за тобой рыскает…»