Турецкие музыканты заиграли марш Стамболова. Ешь-Милок свернул знамя. Гаваза и мулла повели толпу к избирательным урнам.
Никола Бабукчиев посмотрел на карикатуру коммунистов и вошел в длинный коридор. Слева, подле лестницы, ведущей в цокольный этаж, разместился участок для жителей прихода церкви св. Богородицы, Асеновой и Малой слобод, Турецкого квартала, а справа — для избирателей, живущих в кварталах, примыкающих к Памятнику повстанцам. Граждане другой части города голосовали в маринопольской школе. Бабукчиев подал свою трость стоявшему у дверей полицейскому, пригладил бороду и смешался с толпой турок. Он увидел своего младшего сына среди дежурных возле занавешенной кабинки. Ради издали наблюдал за ним, а когда он брал конверт для бюллетеней, шепнул ему: «Отец!».
Никола Бабукчиев понял сына. Протянул дрожащую руку к стопке красных бюллетеней, взял один из них и вложил его в свой конверт. Затем сам отыскал свою трость среди множества других тростей и палок, потому что полицейский вышел на крыльцо и кричал коммунистам, чтобы они убрали свою карикатуру, возмущавшую честных и почтенных граждан. Выйдя из управы, Никола Бабукчиев постоял немного у столиков, выставленных перед кафе Аврама, который в белом переднике маялся рядом в ожидании клиентов, и пошел в сторону Баждарлыка. За одним из столиков пил кофе Пеньо Курокито.
— Добрый день, бай Кольо, сядь, ежели время позволяет, — пододвинул Курокито стул Бабукчиеву.
— Что ж, отчего не присесть, — сказал Бабукчиев, снимая с головы соломенную шляпу и кладя ее на столик. — Жарковато сегодня.
— Да-а-а, хорошо, что хоть не так душно, как все последние дни, — отозвался Курокито, — однако же если принять во внимание выборы… Ты уже проголосовал?
— Да, я покончил с этим делом.
— А я еще нет. Прямо тебе скажу, колеблюсь я. Столько нас обманывали, столько нам врали наши старые партийные волки, сам видишь, до чего довели страну.
Никола глянул из-под бровей на собеседника, но промолчал. Не посмел ему довериться. Оба были мелкими чиновниками: он служил в банке, а тот — в суде. Если кто-нибудь узнает, что они голосовали за коммунистов, на другой же день их вышвырнут с работы.
— Вот ребятишкам скоро в школу, а обуть их не во что. Хоть в налымах иль в тряпочных тапочках посылай! Какое у нас с тобой жалованье? Я, бай Кольо, люблю Ради за то, что он меня уважает, — продолжал доверительно Курокито, пододвигая свой стул поближе к Николе Бабукчиеву. — Он всегда со мной при встрече поздоровается — ничего, что я мелкая сошка. Спросит, как я поживаю. И Кисимова, и Богдана люблю. Они меня бесплатно на представления пускают. Молодые еще, но силу имеют. Я за них буду голосовать…
— И то дело, они ведь не просто за власть грызутся, а за идею. Не за богатство борются, а как Левский — за народ. Ступай, раз решил! Я заплачу за кофе…
Дома Николу Бабукчиева встретил накрытый к обеду стол. Возле каждого прибора дочка раскладывала свежие салфетки. Увидев отца, она принесла с кухни большое блюдо с салатом из сладкого перца, помидоров, лука и петрушки, выращенных в их собственном огороде. Вынула из буфета графинчик с ракией.
— Садись, папа.
Никола посмотрел на часы.
— До обеда еще есть время, но рюмочку, пожалуй, выпью. Что-то не верится, чтобы твои братья сегодня возвратились рано. А Ради — тот, может, и совеем не придет.
— Что ж, он целый день голодным будет?
— Он сегодня до конца будет дежурить на избирательном участке. И все другие тоже останутся. Так по закону полагается…
— Хорошо, что я не мужчина. Нас, женщин, эти дела не касаются.