— Мне сказали, что вы прибыли на так называемом пробном поезде, который привели штрейкбрехеры. Как доехали? Как держатся наши товарищи, все так же ли сильны духом? Расскажите мне, пожалуйста, обо всем подробно, — забросал его Дед вопросами и скрестил руки на груди, ожидая ответа.
Ради начал с самого начала. Рассказал о метели, о браконьере, который вез тайком дрова из леса, о толстяке-дежурном на горнооряховской станции… Однако тут же смутился, решив, что это не интересно Деду. Ободренный его улыбкой, он продолжил свой рассказ. Отметил, что фактически поезд вели военные — штрейкбрехеры оказались ни к чему не способными. Подробно описал все, что случилось на станциях Левский и Мездра: на последнюю составу пришлось вернуться, так как в туннелях не было освещения, а в одном из них кроме этого обнаружили шпалы на рельсах. Передал свой разговор с железнодорожниками в пивной.
— Так… хорошие новости вы нам привезли, — задумчиво сказал Дед, прикрыв глаза. — Спасибо вам! А теперь ступайте вниз и пообедайте в нашей столовой. Там, кстати, сейчас обедает ваш депутат, товарищ Никола Габровский.
Столовую найти было нетрудно. Из подвального этажа тянуло запахом еды, вниз по лестнице туда спускались люди. Ради пошел за ними и оказался в низком помещении с длинными столами без скатертей. За небольшим столиком у самой кухни Ради увидел Николу Габровского и подсел к нему. Разговор между ними начался сразу же, без предисловий. Габровский расспрашивал его о ходе стачки. Ради отвечал ему, с аппетитом хлебая суп. Рассказывал гораздо свободнее и подробнее, чем недавно Димитру Благоеву. Габровского интересовало и положение в Тырнове.
— А Иван Панайотов тоже среди забастовщиков?
— Почему вы в нем сомневаетесь, товарищ Габровский? Только начальник почты, уборщица и почтальоны не принимали участия в забастовке…
— Хорошо, хорошо… В этом нет необходимости. Впрочем один из почтальонов, кажется, наш товарищ?
София не произвела на Ради особого впечатления. Может быть, потому что стояла зима. Улицы в квартале Ючбунар, где жил его брат, были грязные, темные. Электрические фонари не горели. Тротуаров не было. Мостовая кончалась у моста. Жители квартала, кляня городские власти и все на свете, проводили досуг в корчмах, провонявших дешевым кислым вином и табачным дымом.
Комната брата не отапливалась, но была уютной. Богдан часто отсутствовал: разъезжал по окрестным селам с театральной труппой, а вернувшись в Софию, часами просиживал в подвальчике «Широка механа», где бродячие актеры вершили суд над знаменитостями Народного театра, поднимали на пьедестал и низвергали таланты, обсуждали новые турне.
Ради зачислился в университет. Настроение у него поднялось. Он бесплатно обедал в столовой Народного дома. А тут подвернулась возможность заработать: в пятницу вечером — было уже довольно поздно — брат привел к себе товарищей-артистов. Они собирались в новую поездку по селам и предложили Ради заменить их кассира и распространителя билетов, получившего повестку от следователя. Ради согласился: лишний лев никогда не помешает.
Ради возвратился в Софию раньше брата — он обещал присутствовать на собрании молодежи в Народном доме. После ночевок на грязных постоялых дворах нетопленая квартира бродячего актера показалась ему роскошью. Как счастливо могли бы жить они с Мариной в такой вот комнатке с половичком на полу, простой железной кроватью, стареньким комодом и единственным стулом, на который он торопливо сбросил свою одежду. Он нашел бы какую-нибудь работу. И товарищи не оставили бы его без поддержки. И Никола Габровский, и Благоев. Марина могла бы учительствовать — если не в Софии, то в одном из близких сел. Как-нибудь перебились бы, пока он не закончит университет. Ходили бы в театр, в клуб на вечера… Много ли им надо?
Ради задержался в Софии дольше, чем предполагал. Деньги, заработанные во время поездки с братом, свалились, словно с неба. Богдан сводил его к знакомому сапожнику-армянину, который сшил Ради хорошие ботинки (старые они продали на толкучке). Ради купил себе материи на костюм: в Тырново Сандьо сошьет ему задешево… Больше в столице делать было нечего.
И снова пошла прежняя, насыщенная событиями жизнь в родном Тырново: клуб, кружки, собрания, подготовка вечеров. Они поглощали все время.
Как-то вечером Михаил Пенков завел речь о Марине. Уже несколько раз он осторожно намекал Ради о том, что ее якобы видели с Кирменовым, но всякий раз обрывал разговор, боясь огорчить друга. Вот и сейчас у Ради окаменело лицо. Он молчал. Михаил знал, что это означает: «Давай договаривай, раз начал!». Он начал издалека. Сказал, что бывшие соученицы Марины осуждают ее, а с Сией они даже поругались…