Такие дни приносили Ради самую большую радость. Он подсаживался к жителям горных селений, расположившимся на мешках с зерном или у дома на завалинке. Слушал их рассказы о войне и о детях, их жалобы на сборщиков налогов, описывавших за долги жалкие земельные участки или медную утварь, их сетования на дороговизну, на болезни, косившие скот и детей… Заходил в чесальню, где клубами ходила пыль. Но не задерживался там подолгу Из-за сердитой воркотни дяди Георгия, который кричал ему сквозь повязанный на рот платок, что «здесь ему не место…»
Пошли тихие весенние дожди. Горы скрылись за серыми облаками. По улицам зажурчали веселые ручейки. В доме царствовала тишина, мельница не скрипела, чесальня не постукивала. Ради не выходил на улицу целыми днями. Он усиленно готовился к экзаменам, а когда уставал, опускал голову на скрещенные руки. С замшелых плит широкой стрехи равномерно, навевая сон, стекали капли дождя. «Тут, тук…» — стучали капли по плитняку двора. Ради задумчиво прислушивался к этому стуку. Потом погружался в воспоминания, и они переносили его в Тырновский клуб, к близким, которых он там оставил. В один из таких дней в дверь постучали.
— Узнаешь? — улыбнулся ему с порога невысокий коренастый парень его возраста. Его большие глаза часто мигали.
— Боян! Ты ли это? — бросился обнимать гостя Ради. — Входи же. Я недавно о тебе расспрашивал. Мне сказали, что ты учительствуешь. Как-то о тебе зашел разговор в нашем клубе. Русана говорила, что встретила тебя на околийской партийной конференции в Дряново, передавала от тебя привет. Садись, Боян! — показал он ему на кровать.
Они принялись вспоминать о том лете, когда Ради с бабушкой Зефирой, братом и сестрой жили в Трявне после землетрясения. Вспомнили о том, как играли, как ловили рыбу в ручье и под мельничным колесом, о соломенной шляпе, которую тетя Недка купила Ради…
— Эх, что за славная пора — без забот, без тревог, — воскликнул Боян и потер свою круглую голову. — Мне написали о тебе наши, я все знаю. А как ты сейчас? Уже совсем поправился?
Незаметно, совершенно естественно, как это бывает между людьми, связанными общей идеей, общей работой, разговор перешел на партийные темы. Ради оживился. Он поднялся с места и, энергично жестикулируя, принялся рассказывать другу детства о работе их комсомольской организации, о голодных женских бунтах, об аресте и Янке…
— Ты это о какой Янке говоришь? О Янке Стояновой из Плаково? Я знаю ее. Стало быть, вот что с ней стряслось… А знаешь ли ты, что сейчас она заправляет всей работой кооперации в своем селе? Она заглядывала ко мне прошлой весной. Скупала у местных крестьян онучи, сливовый мармелад, сушеные сливы… Я помог ей, чем мог. А нынче я учительствую в Царева-Ливаде. Третий год учительствую, и три места сменил. Считаюсь неплохим учителем, однако нигде не хотят держать коммуниста. Ходит обо мне слава, будто я подстрекаю жителей гор, подговариваю их не платить налоги. Ты часом не слыхал о бунтах против реквизиции шерсти в нашем горном крае? Словом, с тех пор не могут мне простить. Однако скажи мне, Ради, что означает ваш последний циркуляр?