А сейчас что за жизнь? До чего он дошел? На кобыле холерных возит. Даже дети в материнской утробе вздрагивают, когда громыхает по улицам эта чертова телега с сундуком. Плач, заклинанья, крики. Волосы встают дыбом. Ляжет вечером спать, все их слышит. А бачо Пейо?.. Он все еще видел, какие умоляющие у него были глаза, когда его укладывали в сундук.
Воронок вставал с постели. Спускался, как пьяный, по лестнице, бродил по саду, бормотал какие-то слова лошади, опускался на скамейку и сидел на ней часами. На кладбище мерцали лампады и свечи. У ямы, в которой хоронили холерных, белели палатки для больных, к ним — покинутым, одиноким, обреченным на смерть — никто не смел подойти. Душа Воронка спеклась от ужаса и тоски. Кому пришло в голову, чтобы он возил холерных?.. Кто это выдумал? Для него ли такая работа?.. Воронок вскакивал, как ужаленный. Падал на траву рядом с Белчо и, чтобы облегчить душу, жаловался лошади. На ясном небе, как фонарь, светила луна, вокруг нее сияли синеватые звездочки. Ветер колыхал траву, гладил Воронка по горячему лбу, и он засыпал.
Спустя дней десять инженер Мосутти с рюкзаком на спине, в коротких грязных сапогах, спускался по лестнице, что напротив дома Бабукчиевых. За ним ковыляла усталая Линда. Мосутти сел на пустую скамейку у корчмы Пандели, его собака тут же легла у ног хозяина. Он раскурил трубку, подкрутил обвисшие усы. Посидел, рассеянно глядя на лес и щелкнул пальцами:
— Пандели, графинчик, мастику, порцию для Линды.
Корчмарь удивленно вытянул губы. Выполнив заказ, он встал в дверях — обычно инженер пил только вино. Мосутти положил на землю порцию колбасы для Линды, поставил на скамейку бутылочку с мастикой, стукнул по ней графинчиком, выпил половину вина. Потом медленно, бормоча что-то себе под нос, дрожащими руками вылил оставшееся вино на скамейку.
— Плохое вино? — спросил изумленный Пандели.
— Хорошо, хорошо… Не хорошо, что нет моего друга Пейо. Какой гювеч он мне пек! За него, Пандели, ведь он пил мастику, это за него… — прослезился Мосутти.
Инженер заказал еще графинчик вина, разговорился.
— Решил я бежать от холеры в драгижевский кантон. Сейчас иду из канцелярии, заглянул узнать новости. Дочь моего рассыльного — морто! Чертежник — больной! Его тоже бросят в яму? У него четверо детей… Дай, Пандели, еще один графинчик!
7
Осень выдалась теплая, но дождливая. Целыми днями с нахмуренного неба, низко нависшего над Тырновскими холмами, сыпал мелкий дождик. Земля пропиталась влагой. Люди, ждавшие помощи, не имевшие денег, чтобы привести в порядок разрушенные землетрясением дома, совсем отчаялись. Мучился и скот, который привезли с войны: буйволы, коровы, волы, лошади, привязанные к акациям на Марином поле. Истощенные от перевозки орудий и телег с боеприпасами, с разъеденными, неподкованными копытами, с выпирающими ребрами, эти жалкие твари, превратившиеся в кожу да кости, грызли кору деревьев, подбирали грязную солому, мычали, ржали, ревели.
В заброшенных государственных бараках расположились интендантские части. Жителям округа сообщили, что они могут получить реквизированный у них скот. Из городов и сел по утопавшим в грязи дорогам ехали и шли люди забрать свою скотину, побывавшую на фронте. Они осматривали, похлопывали животных, но немногие узнавали в них своих лошадей, буйволов, волов. А узнав, недовольно махали рукой, жалея, что потратили деньги на дорогу. Животные — герои художника Вешина — мокли под дождем, голодали, пока не начался падеж. Интенданты не знали, что делать. Потеряв надежду скоро отделаться от «этой падали», они оповестили население о распродаже.
Мамочкин, державший буйволов и волов на Мармарлии, первым почуял поживу. Вместе с управляющим имением по прозвищу Сивый Пес он явился на торг. Они осматривали животных со всех сторон, проверяли зубы, поднимали передние и задние ноги, дергали за хвост, оглядывали копыта. Отрывали клочки шерсти и растирали ее руками. Сивый Пес хватал животину за шею или за рваные поводья, а Мамочкин хлестал ее плетью, чтобы оценить ее силы. Они сразу же отвели в сторонку молодого жеребца гнедой масти. Вид у него был прежалкий, но зубы крепкие, и глаза блестели. Когда к нему приближались, он задорно фыркал.