— Стоит ли, Ради, выступать в госпитале? — спросила Марина.
— Почему же не стоит? Именно среди солдат и следует работать.
— А нужны ли им стихи и музыка?
— Искусство, Марина, самое подходящее средство идейного воздействия. Посоветуй, какую программу составить! Ничего не могу придумать.
— Это потому, что ты раздваиваешься. Вот и сейчас ты неспокоен. А мне хочется, чтобы ты весь был мой, понимаешь? Когда я ночью сижу у окна и смотрю на Лобную скалу, куда ты любишь ходить, то все загадываю: увижу ли я тебя завтра.
— Я действительно раздваиваюсь, но кто может заставить меня забыть тебя?
— Твои товарищи, партийные обязанности… Ради, не сердись на меня, но иногда я боюсь за тебя.
— Пока я живу и дышу, Марина, я всегда буду с тобой. Большего не требуй.
Марина пошла домой, поднялась в свою комнату, прислонилась к окну. Высоко в небе сияла луна. Марина смотрела в залитый серебром бескрайний простор, где терялись ее желания и мысли, и мечтала о Ради.
А в это время Ради тоже думал о Марине. Он еще не решался сказать ей: «Я люблю тебя». Владевшие им чувства были выше всяких слов. Ему казалось низким и подлым видеть в Марине женщину. Нежность, которую он испытывал к ней, порождала желание беречь ее и защищать. Ему вспомнились слова Марины: «Я хочу, чтобы ты был мой — мой, со всеми помыслами и чувствами…» Дано ли знать человеку, что с ним будет? Сумеет ли он сам устоять перед искушениями, побороть сомнения?
В саду залаял Шаро. Наверное, учуял запоздалого прохожего, или его тоже будоражила луна? Интересно, и собаки чувствуют как люди? Но человек во всех отношениях выше животного… И главным для него должны быть долг и верность. А чистая светлая любовь — это не мимолетная радость ради продолжения рода… Так что же делать с концертом?
Подготовку концерта взяли на себя Косьо Кисимов и Богдан, которому неплохо было отвлечься от мрачных мыслей накануне экзаменов на аттестат зрелости. Вскоре, однако, возникли затруднения. Не следовало повторять номера, показанные на вечере в клубе. Один за другим отпадали участники программы. Георгий Попов не хотел и слышать о госпитале. Иван Попов молчал, отнекивался, а потом заявил: «Раз Георгий не хочет, то и я не стану…» Янко собирался в село. Оставался только Веселин с виолончелью, но он требовал, чтобы ему аккомпанировали на рояле. Откуда в госпитале рояль?.. Некоторые предлагали включить в программу мелодекламацию. «Ладно. Включим», — решил Ради.
Утром Ради отправился в клуб. Ставни на его окнах были закрыты. Заместитель Гыбюва оставил на двери записку: «Скоро вернусь». Ради потоптался на тротуаре, прошелся мимо мясных лавок. На крюках висело жилистое мясо, которое продавали по карточкам. В бакалейных и мануфактурных магазинах товары тоже выдавали по карточкам. Ради вернулся. Клуб еще был закрыт. Он решил подождать в швейной мастерской Сандито.
— Ты-то мне и нужен. Товарищ Габровский оставил тебе записку, — Сандито протянул ему листочек.
В конторе Габровского, кроме писаря Драгостина, перебиравшего четки, никого не было. На скамье у окна сидела крестьянка, смотрела на солдат, которые отправлялись на смену караула у тюрьмы. Женщина подошла к двери и проводила их затуманившимся взглядом. Потом вернулась на скамью, бросила узелок и закрыла лицо руками.
— Тетушка, не убивайся так… Адвокат все уладит, — сказал Драгостин.
— Ох! — вздохнула женщина, не двигаясь с места.
Ради спросил Драгостина, зачем пришла крестьянка: ее сын сбежал из казармы на одну ночь, чтобы повидаться с женой, которая была на сносях.
Ради взял с письменного стола Габровского новый номер газеты «Работнически вестник» и стал читать:
«У ворот Парижа огромные армии прилагают отчаянные усилия к тому, чтобы одержать победу. В итоге — миллион человеческих жертв… Войска русского генерала Брусилова громят австро-венгерскую армию в Буковине и Галиции, результат — свыше миллиона жертв… Социалистические партии в Германии, Франции и России в условиях растущих классовых противоречий и надвигающегося экономического кризиса поднимают голос протеста против империалистической войны…»
Занятый чтением, Ради не видел, как вошел Никола Габровский.
— Товарищ Бабукчиев, извините меня. Я был в суде, — Габровский протер пенсне. — Вам, наверное, сказали, почему я задержался. Подождите, пожалуйста, еще минут пять.
Габровский написал заявление, послал Драгостина и крестьянку в суд и закрыл дверь, которую обычно держали открытой настежь. Затем пригласил Ради сесть на стул у занавешенного окна. Так им было спокойнее. Они давно знали, что власти пристально следят за деятельностью организации, и сейчас им хотелось надеяться, что за ними никто не наблюдает.