— Если неприятель отвергнет предложение союзников о мире, Германия начнет тотальную войну с помощью подводных лодок. Подвергнет блокаде Англию, Францию и побережье Средиземного моря… С Новым годом, дамы и господа! — закончил фон Маккензен.
Снова прозвучали фанфары, заиграла музыка, грянуло «Ура!». Официанты в черных костюмах с белыми галстуками-бабочками разносили гостям шампанское в хрустальных бокалах. Фон Маккензен прошелся по залу, останавливаясь возле самых видных людей города, чтобы чокнуться с ними, галантно раскланивался с красивыми женщинами.
Вышли танцевать первые пары. Женщины расправили свои пышные платья, мужчины потуже затянули галстуки, офицеры одернули мундиры — и закружилась стремительная полька. Потом танцевали вальс, падеспань, хоро. Мамочкин и жена начальника гарнизона сплясали рученицу.
Занимался рассвет, когда немецкие полицейские заперли клуб.
В этот Новый год тырновцы легли спать рано, волнуясь за своих сыновей, которые гибли в окопах Салоникского фронта и замерзали от свирепого ледяного ветра на полях Румынии. Женщины думали о родине, детях, мужьях и плакали в подушки.
Утром поднялся ветер и быстро расчистил небо. Над побелевшим от снега городом засияло солнце. В клуб тесных социалистов битком набились люди. Никто не ожидал, что придет так много народу. У входа раздался стук костылей и палок. Вошли четверо раненых во главе с Горчаковым — перед ними расступились. Многие хотели послушать Николу Габровского, чтобы узнать что-нибудь новое о политике, другие — потому что одобряли социалистическое учение, хотя и боялись, что тесняки, придя к власти, начнут экспроприировать не только фабрики и банки, но и недвижимость и сбережения мелких собственников. Третьи, в большинстве своем беспартийные, пришли потому, что им некуда было пойти или не было денег, чтобы пойти туда, куда хотелось.
Габровский призывал всех сплотиться в рядах партии, которая с самого начала войны неустанно отстаивала мир, надежный нейтралитет, права рабочего класса. Как бы невзначай коснулся новогодней речи фельдмаршала Маккензена, этого проводника политики немецкого империализма на Балканском полуострове: «Предложение австрийской дипломатии о заключении мира продиктовано глубокими потрясениями в прогнившей Австро-Венгерской империи, которая неминуемо распадется на части. Союзники предлагают мир, потому что их войска находятся на чужой территории. Германия — обреченный противник, который еле держится на ногах. Нечего заблуждаться, — повысил голос Габровский, — тотальная подводная война является выражением отчаяния. Она приведет к вмешательству американских монополистов, заинтересованных в разделе мировых рынков… Черные тучи сгущаются над нашей родиной. Приближается неслыханная буря. Она повергнет многие кумиры, сотрясет троны и министерские кресла. Она поднимет на бунт голодных и угнетенных. Пусть каждый подумает, на чью сторону он встанет в этот час…»
Литературно-музыкальная часть началась выступлением трио братьев Вапорджиевых — флейты, виолончели и контрабаса. Косьо Кисимов с пафосом продекламировал «Гайдуков» Ботева. Инвалид Горчаков прочитал Петефи. Когда смешанный хор заканчивал петь «Родная песня нас навек связала», к Ради подошел Найденов:
— Вынеси стул на сцену. Объяви, что я хочу выступить с речью.
Ради посмотрел на него с удивлением.
— Объяви, пожалуйста. Мне нужна всего одна минута.
Ради взял стул, объяснил: «Сейчас выступит с речью товарищ Найденов». Найденов сел на стул, подобрал под себя свои тонкие ноги, пошарил в кармане пиджака и, строгий, молчаливый, развернул на глазах удивленной публики лист белой бумаги. На листе большими буквами было написано: «Речь». Присутствующие по достоинству оценили эту шутку и проводили оратора аплодисментами.
Вечером второго января за Габровским явился капитан и отвел его в военную комендатуру. Горчакова перевели в переоборудованную под госпиталь женскую гимназию.
Во второй раз Мария Габровская вышла во двор. Закуталась поплотнее в шаль — десять дней она болела ангиной — и открыла калитку. Улица была пустынна. Лишь кое-где горел свет, люди уже легли спать. Почему так долго нет мужа? Неужели его опять задержали? Если бы не поздний час, она бы сходила в военную комендатуру, хотя вряд ли ей удалось бы туда попасть — гражданских лиц и днем не пускали в казармы. Габровского уже много раз вызывали в околийское управление, арестовывали по любому поводу и без всякого повода, угрожали ему. Последний раз его арестовали во время избирательной кампании. В те дни он разъезжал по околии, выдвинувшей его кандидатуру в Народное собрание. На селе было неспокойно из-за столкновений с местными властями, реквизировавшими продовольствие. «Если позволить вашему мужу поступать, как ему вздумается, он поднимет крестьян на восстание», — сказали ей тогда в окружном управлении. Господи, что нужно от него военным?