Война имела для России последствия, противоположные тем, на которые рассчитывало царское правительство. Она обнажила перед всеми классами общества внутреннюю гнилость, хищническую сущность и полную несостоятельность монархического режима, показала гибельность его правления для всего народа, что давно предсказывала революционная социал-демократия. Народ и армия по всей России охвачены революционным брожением, и ничто не в силах остановить его. Русские пролетарии, проливавшие свою кровь на полях сражений, ныне возглавляют великую борьбу за освобождение от капиталистического рабства. Русский рабочий класс расшатывает до основания все здание монархизма. Конец русского царизма близок!..»
Кто-то крикнул: «Долой монархизм!», и клуб задрожал от аплодисментов. Габровский вытер пот со лба.
«… Товарищи, наши юные друзья, — воскликнул Габровский и простер вперед руку, — по всей Российской империи прокатывается гигантская волна революции, угрожающая всем тронам, всем реакционным режимам Европы. Русский царизм, эта крепость европейской реакции, будет, наконец, сломлен революционной силой организованного пролетариата. Тем самым падет одна из самых больших преград на пути прогресса и демократии во всем мире. В этом смысле русская революция — всемирная революция. Она открывает новую политическую эру не только в истории русского народа, но и в истории всего человечества. Мировой пролетариат с гордостью и восхищением следит за великими уроками социальной революции, которые дает ему пролетариат России. Новая свободная Россия будет для всех народов оплотом мира и свободы. Разумеется, борьба будет долгой, но нет никакого сомнения, что она завершится полной победой пролетариата, установлением власти Советов под руководством партии большевиков…»
Сандито дважды поднимал руку, призывая соблюдать тишину, но возбужденный зал сотрясался от возгласов и рукоплесканий.
— Ишь как жаворонки-то раскричались, прямо как орлы… Если не обломать им крылья, они еще чего доброго заклюют нас, — со злобой сказал Хаджипетков остановившемуся рядом с ним напротив клуба Димитру Острому. Окинув взглядом выходившую из клуба молодежь, он поспешил в кафе «Ройяль», где его ждал за карточным столом околийский начальник.
Во дворе Бабукчиевых размахивал саблей полицейский, пытаясь защититься от наседавшего на него пса. Весь напрягшись, Шаро оглашал воздух мощным лаем, шерсть на нем вздыбилась. В этот предвечерний час в доме были только бабушка Зефира и Ради. Услышав лай Шаро, бабушка вышла на порог. Шаро лежал в нескольких шагах от полицейского и настороженно следил за каждым его движением.
— Чего тебе? — бабушка Зефира сердито посмотрела на полицейского.
— Ради Бабукчиев здесь проживает?
— Ну здесь.
— Приказано его арестовать.
— Как это так — арестовать?
— Не могу знать, приказано.
— Вот, видишь, не знаешь, а хочешь арестовать. Он что, украл что-нибудь или кого убил? Ни за что ни про что людей не арестовывают…
— Бабка, не задерживай меня, отгони-ка собаку, не то… — начал грозиться полицейский.
Ради выглянул в окно, забежал в свою комнату и немного погодя вышел во двор.
— Я Ради Бабукчиев.
Полицейский оглядел его с головы до ног. Перед ним стоял юноша в расстегнутой куртке, с пышной шевелюрой и умными глазами, смотревшими на него смело и дерзко. Он совсем не был похож на тех негодяев, которых полицейский сопровождал из суда в тюрьму, конвоировал в поездах, арестовывал за кражи. Бросив боязливый взгляд на Шаро, он схватил Ради за локоть.
— Пошли, парень.
Ради пошел впереди полицейского, за ним поплелся Шаро.
— Погодите! — крикнула бабушка Зефира. — Погодите! — Она бросилась в дом, чуть не упала, снимая с вешалки шинель Ради, догнала внука и сунула шинель ему в руки. — В таком месте, сынок, без одежи нельзя. Возьми шинель, пригодится.
Ради шел нижней дорогой, не смея обернуться. Ему казалось, все указывают на него пальцем. Небось, начнут теперь шушукаться и придумывать всякие небылицы. Он свернул в переулок и протянул руку к Шаро. Пес преданно лизнул ее.
— Ты куда? — насторожился полицейский.
Ради объяснил, что отсюда до участка ближе.
— Э, нет! Так не пойдет. Шагай прямо.
Именно этого и боялся Ради. С тех пор как женскую гимназию заняли под госпиталь, девочки учились во вторую смену в тех же зданиях, где временно разместили и мужскую гимназию. Правда, Марина училась в другом месте, но иногда у нее бывали уроки и здесь. Когда они подошли к гимназии, Ради поднял голову и осмотрелся. Ученицы были в классе, но, видимо, кто-то уже доложил директору: тот стоял у окна и сердито, строго смотрел на улицу. Директор гимназии всегда держался неприступно — недаром его прозвали Зевсом, хотя в общем он был справедливым. Вот и участок. Они поднялись по деревянным ступенькам. В узком коридоре стояли четыре стула, по два с каждой стороны комнаты с надписью «Полицейский пристав». На двух из них сидели молодые женщины в полугородской одежде — испуганные, молчаливые. В руках они держали небольшие узелки. Полицейский, прислонившись к стене, покуривал сигарету и пристально разглядывал женщин. Ради бросил шинель на свободный стул и сел напротив арестованных.