«Довожу до Вашего сведения, Господин Начальник, что ночью в нашем селе были расклеены лозунги преступного содержания против наших союзников. На площади посреди села был обнаружен двухметровый плакат шириной в тридцать сантиметров, на котором печатными буквами красной краской было написано следующее: «Да здравствуют русские рабочие и крестьяне!». Далее сообщаю Вам, что лозунги эти никто не читал, а плакат возмущенные крестьяне разорвали. Преступники не пойманы. Имеются сведения, что их было двое…»
Ради прикусил губу.
«…В селе с некоторого времени в доме известной Вам Миланы Деневой Ивановой пребывает исключенный из гимназии за социалистическую деятельность Ради Николов Бабукчиев. Налицо серьезные улики, что он является вражеским элементом, сочинителем вышеупомянутых документов…»
Ради поднял голову и заметил, что гость за ним наблюдает.
— Зачем ты дал мне это письмо? Хочешь напугать? — спросил Ради, сжимая кулаки, и подошел вплотную к Герою.
Герой оттолкнул его.
— Вон отсюда, полицейская ищейка! — указал ему Ради на дверь.
— Это я… я полицейская ищейка! — всплеснул Герой руками и направился было к двери, но, схватившись за ручку, остановился. По щекам его текли слезы.
Бабукчиев едва сдерживал гнев, весь дрожа от возбуждения. Но, видя неподдельное страдание этого несчастного человека, овладел собой. Взял его за руку и усадил на стул. Герой сидел, широко расставив ноги и бессильно свесив меж них руки. Вся его крупная фигура подалась вперед.
В наступившей тишине зажужжала муха. Сделав круг по комнате, она ударилась в оконное стекло. Ради распахнул окно. На колючих кустах, образовавших живую изгородь, чирикали воробьи.
Герой вышел из оцепенения, вынул сигареты и закурил.
— Я не полицай… — начал он. Взял письмо и разорвал его на мелкие клочки. — Коли письмо у меня, стало быть, я не собирался пакостить. Да если б я захотел…
— Что тогда? — повернулся к нему Ради.
— …Я бы отправил его по назначению. За тем я его тебе и принес, чтоб оно не попало в околийское управление. Ты послушай меня, Бабукчиев, — встал Герой. — У меня ведь ни жены, ни детей, у меня только одно и есть — моя честь. И она ничем не запятнана! Понимаешь? Я не социалист. Но, куда народ, туда и я. Народ поднимается на борьбу — и я с ним, народ страдает — и я страдаю. Всегда и везде с ним, с моими односельчанами.
«Народник», — подумал Ради.
— Значит, ты хочешь помочь нам в организации вечера? Хорошо! А зачем ты решил использовать письмо?
— Я не хотел шантажировать. Просто дайте мне какое-нибудь дело, все равно что. В кметстве моей ноги больше не будет.
— Почему?
— Так тетка Милана велела.
— Наоборот, ступай туда сейчас же. Попроси, чтобы нам дали стульев, чтобы убрали школьный зал. Распорядись, чтобы глашатай бил в барабан и созвал на вечер как можно больше народу. И вообще, — Ради помедлил, — заглядывай туда почаще. Наблюдай, что там происходит, а потом сообщай мне или тетке Милане.
— А остальные меня примут? — глянул на него гость заблестевшими глазами.
— Товарищи принимают каждого, кто приходит к нам с чистым сердцем, — ответил Ради Бабукчиев и дружески положил руку на плечо Героя.
Настал черед молотить пшеницу Миланы. Герги показал Ради, куда складывать снопы. И вот на гумне зашагали по кругу вол и корова. Колосья роняли зерно под диканей, на которой сидела дочка Цоньо. Однако молотьба эта продолжалась недолго — мало снопов навязала на своей крохотной ниве тетка Милана. Но зерно было тяжелое, полновесное да крупное, будто ягоды боярышника. Ради насчитал двадцать мер: десять он отнес в амбар, а десять в сарай, в яму для гашения извести. Женщины остались подбирать солому, а он, стряхнув пыль с одежды, сел на скамью отдохнуть.
Ради перечитал письма от Марины и Михалцы. «Дервене скучает по тебе, — писала ему Марина. — Ты найдешь его опечаленным и молчаливым от непрестанного ожидания…» Ради понимал, что под Дервене подразумевается сама Марина. Он с нежностью подумал и о ней, и о Дервене. И Михаил Пенков прислал хорошее письмо. Он писал, что сообщил партийному комитету новости о работе Ради. Габровский при этом несколько раз напомнил, что следует соблюдать предельную осторожность. Стефан Денчев сказал, что пребывание Ради в селе оставит след в жизни крестьян. «Так что дерзай, дорогой товарищ, — заканчивал свое письмо Михаил, — мы гордимся тобой!» Однако почему ни Марина, ни Михалца ничего не пишут ему о родителях, о бабушке Зефире и Любке? Богдан уехал в Софию — и о нем ни строчки. Видно, там что-то случилось, но ему сообщать об этом не хотят.