По третьему адресу, где жил дед Тимура, находился и Шалва Гочишвили.
Гуров сухо поздоровался, поставил три стула в центре комнаты. Светлов уже приноровился, встал спиной к окну, взглянул в камеру, сказал:
– Сядьте как можно ближе, а вы, уважаемый, газетку не мните, расправьте, прижмите к груди.
Светлов щелкнул, вынул выползшую из аппарата фотографию, передал Гурову.
– Спасибо, Василий Иванович, подожди в машине.
– Выпьем по стакану вина, – сказал Шалва, недовольный, что Гуров явился в подобном виде. Грузин был тщеславен, ему хотелось показать старинному другу, какие блестящие люди работают в Москве на Князя Гочишвили. А тут вместо холеного, словно американец, статного и самоуверенного супермена явился русский мужичонка, казалось, он сегодня не только не брился, но и не умывался.
– Хочу познакомить вас, дорогие друзья. – Шалва наполнил стаканы темным, как перезрелая вишня, вином.
– Не надо, – Гуров выждал, пока старый чеченец сядет, сел за стол, взял стакан. – Скажите, уважаемый, почему вы так уверены, что Тимур не совершал преступления?
Темное от солнца и ветра лицо старого чеченца походило на маску, но глаза гневно сверкнули.
– Я знаю своего внука, – после небольшой паузы произнес он.
– Это немало, – Гуров кивнул, выпил кислое ароматное вино, повернулся к Князю. – Шалва, ты нашел место, куда могут уехать твои гости?
– Нашел, – недовольно ответил Князь. – Пойми, Лев Иванович, они не дети, их нельзя без объяснений перевозить с места на место.
– Если они хотят дать мне шанс бороться за жизнь Тимура, поедут. Уважаемый, – Гуров вновь обратился к старику, – скажите Мелику и Рафизу, чтобы они убрали из Москвы своих боевиков, торговцы пусть остаются, остальным надо уехать.
– Русский, ты был в Грозном, видел, что сделали с нашим городом? – Голос у старика был молодой и твердый.
– Отец, у меня тоже есть представление о чести, поэтому, если Тимур не виноват, попытаюсь его спасти. Я только человек, у меня одна голова.
Гуров выдержал долгий взгляд чеченца.
– Аллах тебе поможет, – сказал старый чеченец и отвернулся.
– Это вряд ли, – Гуров поднялся. – Мы говорили, что азербайджанцы уберут из Москвы своих боевиков.
– Для русских что грузин, что чеченец или азербайджанец – одно и то же, но мы разные. Хорошо, я скажу Мелику и Рафизу, надеюсь, они услышат мои слова.
– Спасибо, терпения вам, я буду стараться, – Гуров кивнул и шагнул к двери.
– Подожди, – остановил сыщика старый чеченец, долго смотрел ему в лицо, спросил: – Много среди русских таких, как ты?
– Не считал, но их наверняка гораздо больше, чем всех чеченцев, вместе взятых, – ответил Гуров, вышел довольный, что и не солгал, и не обидел.
Газеты и телевидение вели массированную бомбардировку, вроде бы били по генералам, чиновникам, беспомощному, начисто забывшему свои предвыборные обещания Президенту. На россиянина никакие словеса уже не действовали, он не желал разбираться, кто прав, кто виноват, хотел жить нормально, работать, получать зарплату, чинить свой плетень или «жигуленок», пить водку, любить женщин. Денег не платили, с утра до глубокой ночи повторяли слово «Чечня». Да кто они такие? Их на карте не отыскать. Желаете свободы? Да катитесь вы к едрене матери, дайте пожить спокойно!
В России в последние годы национализм расцветал бурно, известно: русский – и пьяница, и работать не всякий любит, и что плохо лежит на месте не оставит, – но уж национализм среди главных «достоинств» русских раньше не числился.
Советский Союз, может, и был тюрьмой народов, но ключи хранились не у простого русского человека. Ключи от клеток лежали в сейфах Политбюро, обкомов, крайкомов, далее со всеми остановками. Русского никогда национальность соседа особо не волновала. Если речь идет о мужике, интересно знать, как он работает, пьет или нет, можно ли на него положиться и занять до получки. Если говорили о женщине, то хозяйка или вертихвостка, скандальная или душевная, ну, какая у нее задница, тоже имеет значение. А что татарка она или из Рязани, так кто же ее знает, да и неинтересно совсем.
Журналисты и телевидение поливали чеченскую войну из мощных брандспойтов, но в России никто никогда меры не знал и результатами своей деятельности не интересовался. Я прокукарекал, а там хоть не рассветай.
Гуров прекрасно знал, что многие русские, мягко выражаясь, чеченцев не любили. Не все знали, что при Сталине народ депортировали, практически уничтожили, а люди, вернувшись, свои дома возродили. Но зато про независимость, которую чеченцы требуют, широко известно. И чего им надо? Вот, к примеру, Тамбовщина тоже независимости желает, однако пашет себе да помалкивает, втихую коммунистов поддерживает, при них порядок, у всех поровну, ни у кого ничего нет, водки залейся. В Чечню, как в бездонную пропасть, трудовая зарплата уходит. Писаки утверждают, что деньги уплывают в иное место. Неважно! Не было бы Чечни, воровали бы меньше. В России главное – знать, кто виноват. То на евреев все списывалось, но к ним уже привыкли – хоть и жиды, но свои, родные. Теперь стали виноваты «черные».
Гуров вспомнил человека, у которого несколько раз подряд под Гагрой, как у родного брата, жил. С последнего раза он, кажется, должен хозяину остался, так куда теперь перешлешь, да и живой ли сейчас этот Ахмед или Гарик, кто бы он ни был по национальности? Забыл и имя его, а может, и не знал никогда. Как плов и шашлык хозяин готовил – помнил, а уж чача какая была – так и слов нет. А человека забыл… Гуров поморщился, как от зубной боли.
Продали Россию демократы доморощенные, правда, кто купил матушку, то тайна великая есть.
Гуров только вошел в квартиру адвоката Бояринова, как почувствовал, что в его обители произошли перемены. Нет, вся обстановка, предметы старины остались на месте. И потемневшее, тусклое огромное зеркало в прихожей, в фигурной, тяжелой, видимо серебряной, раме, и отполированные оленьи рога над зеркалом, и потертый ковер под ногами. Да и сам хозяин Иван Максимович Бояринов по-прежнему костляв, огромным носом и чуть склоненной набок головой похож на грифа, высматривающего добычу, и платочек на жилистой шее.
Гуров раскланялся с хозяином, с которым согласовал свой визит по телефону. В прошлый раз прощались они доброжелательно, но сегодня адвокат вновь руки не подал, жестом приглашая следовать за собой. Проходя через гостиную, Гуров чуть не поперхнулся: на месте крошечного, пожелтевшего от старости холодильничка стоял огромный белоснежный двухкамерный агрегат, а изменения, которые ощутил сыщик, войдя в квартиру, заключались в запахах. Вместо прежней бумажной затхлости и пыли квартиру наполняли ароматы, которые ощущаешь, войдя в восточный ресторан.
– Как это понимать, милостивый государь? – Бояринов указал на потертое кресло, сам уселся за стол. – Я недавно прихожу из консультации и наблюдаю подобное безобразие. Моя квартира – не склад ворованных вещей… В общем, понимаете. Заметьте, холодильник полон различных продуктов, многие я не знаю, как называются, раньше я смотрел их по телевизору.
– Простите, Иван Максимович, – Гуров силился сдержать улыбку, – не понимаю, какое отношение к происшедшему имею я, Лев Иванович Гуров.
– Не играйте, уважаемый, с вашими способностями вас не взяли бы в самый захудалый провинциальный театр.
– Неправда, из меня получился бы отличный контролер и вышибала, – серьезно ответил Гуров. – И не шейте мне дело, вы же адвокат. Взятки здесь нет, отсутствует состав преступления. Незаконное проникновение в частную квартиру, согласен. У меня нет даже косвенного соучастия. При большом желании мне можно инкриминировать недоносительство. Знал, но не сообщил. Иван Максимович, вы же отлично понимаете, дело против меня судебной перспективы не имеет.
– Да, черт побери! Но я оттуда ем!
– Для опытного юриста вы выражаетесь непозволительно. – Гурову удалось подавить смех, сыщик говорил абсолютно серьезно. – Вы не едите из холодильника, лишь берете из него продукты, а едите, как все люди, из тарелки.