- Я не о том. Я устал изнутри, в душе. Все время эта бешеная гонка с работой и планом. Тебе что? Ты пришел с работы, и у тебя по ней душа не болит. Наплевать тебе на нее. Ты в кино, ты к девочкам. Захотел, выпил с друзьями. Волен, как сокол... Да. Вот еще что. Не бери умную женщину в жены.. Не в том смысле умную, что она кандидат или доктор наук. Нет, не в этом дело. Она может и воспитательницей в детских яслях работать. Но она, такая женщина, думает. Ей все интересно знать. И почему ты в начальники вышел, и зачем тебе докторская диссертация, и что на душе у тебя, и как ты к людям относишься. И не займешь ее ничем. Ни Черным морем, ни озером Балатон. Она и там будет думать, и все у нее вопросы, все философия, все мораль, все душевные искания.
- Виктор Иванович.
- Ты слушай, слушай.
- Виктор Иванович, вы ведь о своей жене говорите. А вдруг это потом будет вам неприятно? Я ведь вас не просил.
- Нет, не просил, а попросил бы - не сказал. Трудно мне сейчас, а вокруг пустота. Жена где-то, отец, болен, матери не до меня, друзей нет. Понимаешь эту пустоту? Ты же умный парень, Александр, тебе еще свою жизнь делать надо. У тебя душа широкая. И размашистый ты... Да. Вот только размахнулся ты не вовремя и не на того человека... Эх, выпить бы сейчас, что ли? По рюмочке коньяку? А?
- Спасибо, не хочу.
- Ну-ну...
- Вы извините меня за все, что вы тут мне сказали. Это может быть вам очень неприятно.
- Не думаю, чтобы ты был способен на предательство, Александр.
- Мы, наверное, по-разному понимаем это слово.
- Значит, я ни в чем тебя не убедил?
- Убедили, но только это не имеет отношения к нашей теме. Зачем просыпаться, если снова тут же начинаешь спать?
- Ерундишь, Григорьев. Значит, на тебя нельзя рассчитывать?
- Можно, но только вы опять поймете не так.
- Не получился разговор. Жаль.
- Я предупреждал.
- Ну смотри. Сегодня в Марград прилетает наш начальник СКВ. Боюсь, что вечером он пожелает заглянуть к тебе.
20
Григорьеву впервые в этой командировке никуда не надо было спешить, ни на главпочтамт, ни в корпус строительного, ни на защиту, ни в гостиницу, где его будут ждать лишь вечером.
Может, лучше всего, думал он, взять билет на самолет, и улететь в Усть-Манск, к его золотым сейчас лесам, где по земле, гонимые ветром, летят, смешно переваливаясь с боку на бок, тысячи маленьких, золотых, смешных человечков - сухих березовых листьев. Он любил смотреть на них, когда на каком-нибудь бугре или склоне холма они накатывали вал за валом, словно шли на приступ вражеской крепости, выставив вбок остроконечные копья. А когда ветер вздыхал стремительными вихрями, они пускались в пляс, словно торжествуя победу...
"Хочу в Усть-Манск,- сказал он сам себе. - Хочу на неделю уйти в лес. Хочу спать у костра и говорить своему псу правду, всю правду, ничего, кроме правды".
У очередного встретившегося ему гастронома он задержался, а потом зашел, чтобы выпить чашечку кофе. Пришлось выстоять минут десять. Он поставил чашечку на столик из самого серого в мире мрамора.
Не хотелось даже поднимать руку, чтобы взять чашку. Ничего не хотелось. Совершенно ничего..
А за огромным окном шли прохожие и среди них шла... она, все с теми же подружками. Григорьеву была видна часть улицы и троллейбусная остановка. Григорьев схватил плащ и выскочил из магазина. К остановке подкатил троллейбус, в него уже входили люди. И она сейчас войдет.
Но она не вошла: не ее, наверное, это был троллейбус. Григорьев остановился метрах в пяти, под деревом. Вот странно! Как хотел он раньше ее увидеть, как нужно была ему эта встреча, но нигде не мог он ее встретить. А теперь и встреча не нужна, а она вот, рядом...
Подошел следующий троллейбус, и она вошла в него, самая последняя. Григорьев размял сигарету и зажег спичку.
- Санчо! Санчо! - донеслось до него. Троллейбус ушел, а в его ушах все еще звенело: "Санчо! Санчо!" Это она его звала, а может, и не звала, а просто невольно выкрикнула, заметив его. Наверное, так и было. И он не побежал за троллейбусом, а поплелся по проспекту, разглядывая вывески и рекламы.
Через полтора часа он дошел до своей гостиницы, поднялся на седьмой этаж. И хотя Григорьев не опоздал, его уже ждали. Комиссия вошла в комнату.
- Магнитофонные записи, - сразу же начал один из вошедших, - которые вчера были сделаны нами, мы прокрутили через математическую машину. Для начала делали сравнительный анализ частотных спектров голосов в каждом разговоре. Результат: фонемы речи человека, который вчера говорил здесь, и фонемы речи того существа, так пока условно назовем его, совпадают. Причем совпадение настолько совершенное, что можно сказать - это фонемы одного и того же человека.
- Постойте-ка,- прервал его Григорьев. - Это - правда. Свой голос всегда знаешь хуже других, поэтому до меня не сразу дошло...
- Анализ следующих разговоров показал, что в каждом случае речь велась голосами с совершенно одинаковыми фонемами. Учитывая тот факт, что фонемы человеческого голоса строго индивидуальны, подобно отпечаткам пальцев, можно предположить, что в каждом случае человек говорил по телефону сам с собой.
- Предположить! - хмыкнул Григорьев.
- Даже не предположить. Это - объяснение, которое, впрочем, ставит вопросов во много раз больше, чем их объясняет. Всякому здравомыслящему человеку понятно, что с самим собой разговаривать нельзя. Тем более по телефону. Мы попытались, используя магнитофонные записи, определить расстояние, с которого велся разговор вторым... э-э... существом.
- Что? И такое возможно? - удавился кто-то.
- Возможности техники безграничны.
В это время дверь постучали.
- Войдите! - крикнул Григорьев.
Дверь чуть приоткрылась, и в проеме появилась смущенная фигура Данилова.
- Можно войти?
- Входи, входи, Анатолий!.. Это мой товарищ - пояснил Григорьев собравшимся.
- Я не один,- сказал Данилов.
- Входите, чего там. Места хватит.
Григорьев подошел к двери и широко распахнул ее. В коридоре, кроме Данилова, стояли: хорошенькая девочка Галя Никонова, ее подруга Любаша и Игорь.
- Ой, сколько тут народу! - смутилась Галя.- Мы не знали, что вы заняты.