Вздрагиваю, вспомнив растяжки плесени по углам, и как потом слегла на неделю с тяжелым бронхитом. И как врала Лёше, что меня протянуло в общественном транспорте, лишь бы он снова не закатил истерику, что я не ценю его душевные порывы.
Почему я не порвала с ним еще тогда, хотя это было так логично и своевременно?
Не знаю. Дура потому что. Все на что-то надеялась, во что-то верила, ждала, что его бесконечные «я уже почти развелся», «я уже вот-вот понесу заявление», «надо еще немножко подождать» и другие «Сто оттенков вранья» однажды превратятся в правду.
— Чего тебе, а? - ворчит на кого-то моя мучительница с расческой. - Почему не причесана? Почему босая? Тильда где? Почему за тобой не присматривает, а?! Ну я ей задам!
Я хорошо и отчетливо слышу частую поступь шлепков босых ног по полу.
Как будто ребенок бежит. Такой, лет, может, четырех или пяти?
Я закрываю лицо ладонями и начинаю быстро-быстро считать от десяти в обратную сторону. Нет, только не думать о детях. Не сейчас. Не вспоминать. Проснуться - и просто забыть и эти шаги, и прошлое. А хорошо бы и будущее, в котором для меня закрыты все двери.
Но шаги приближаются. Я слышу их даже сквозь мысленный ор в голове.
«Восемь… Семь… Шесть…»
— Мама? Мамочка, ты снова плачешь?
Мое сердце обрывается, когда я чувствую, как теплые детские пальчики настойчиво тянут мои ладони от лица.
Глава вторая
Глава вторая
Мне нужно проснуться.
Давай, Марина, открывай глаза, пока это болото не затянуло тебя слишком глубоко. Нет никакой девочки, нет никакой «мама», это просто вот так мой мозг пытается компенсировать и закрыть мою потребность стать матерью. Психология, второй курс медицинского. Мы проходили по верхам, но одно я запомнила точно: все, что мы видим во сне, наш мозг «монтирует» из событий трех предыдущих дней. А мой «ленивый» мозг решил не напрягаться и переварить то, что случилось накануне. Могу поспорить, что у девочки, которая настойчиво продолжает называть меня мамой, темные длинные волосы, курносый нос и миндалевидный разрез глаз. Она смуглая и с упитанными щечками. Почти один-в-один с дочкой той женщины, которая приходила сегодня к Владилене Богдановне.
— Амелия, а ну-ка живо к себе! - прикрикивает расчесывающая меня женщина, но на этот раз девочка особенно сильно тянет меня за руки - и в ее голосе появляются плаксивые нотки.
Я сдаюсь.
Медленно отвожу ладони и еще медленнее разлепляю плотно сжатые веки.
Девочка совсем не похожа на маленькую Мулан из диснеевского мультика.
У нее белокурые длинные волосы, растрепанные, но все равно блестящие и местами завитые в красивые локоны. Я непроизвольно провожу рукой по своим мокрым взъерошенным после сушки тряпкой волосам. У меня такие же - я могу об заклад побиться, хоть во сне они мокрые и почему-то значительно длиннее. И глаза у малышки светло-голубые, почти прозрачные. Как и у меня на детских фотографиях. Да и сейчас, когда злюсь, Лёша говорит, что они становятся цвета изморози на его стальной «Тойоте». Моргаю. Несколько раз, чтобы убедиться, что действительно не хожу во сне. Такое чувство, что откопала из недр шкафа старые альбомы и смотрю на собственную детскую фотографию - ту, где на мне клетчатое платье и волосы лежат на плечах. Помню, что ради этой красоты, над которой вздыхали воспитательницы, няни и даже повар, мне пришлось спать с накрученными на бинтики локонами. Я упиралась, хныкала, что матери пришлось как следует меня отругать и даже надеть на руки маленький мешочки, чтобы я не развязалась во сне. Ей очень хотелось, чтобы на фотографиях в садиковском выпускном альбоме я была красивее всех.
Эта девочка - Амелия, да? - похожа на меня ту, как две капли воды.
Только чуть-чуть румянее.
— Вот я сейчас тебе задам! - прикрикивает женщина, тянется, чтобы стащить девочку с моих колен… и что-то громко лопается внутри меня.
— Иди ко мне, - шепчу как в каком-то горячечном бреду и с силой прижимаю девочку к себе.
Она маленькая, теплая и единственное во всем этом кошмаре, что удивительно приятно пахнет - молоком и медом и какой-то свежей сдобой. Булочками с вишнями?
Я знаю, что так делать нельзя. Это все равно что видеть все дыры в мосту, знать, что он обязательно сломается где-то посредине, но все равно переть напролом. Я проснусь окончательно разбитой и раздавленной, и моя голова будет помнить тепло этого несуществующего ребенка, слышать это надрывное «мама!» и… меня это окончательно добьет.
Но все это будет когда-то потом, а пока у меня есть вот эти мгновения счастья.