Странные звуки с минус первого уровня стали последней каплей терпения в и без того наполненной дурными предчувствиями и неясными сомнениями душе сталкера, и он решил уходить с безопасного островка ранее как он думал надежды, а теперь просто чуждого и выталкивающего его места. А еще сталкеру с того момента, как он пошел на поправку начался сниться один сон. Точнее снов было множество, обычных сталкерских сновидений, от которых одни просыпаются с криком, другие в холодном поту, а третьи со слезами на глазах, но это был особенный, другой.
Егору снилось, что он идет в незнакомом ему сталкерском комбинезоне через в Пустынные земли, в сторону Рыжего Леса. Идет спокойно и осторожно, как и свойственно ценящему свою жизнь человеку, вовремя обходя аномалии и занятых своими делами мутантов, но вот наступает вечер и ему надо где-то заночевать. Тут он странным образом понимает, что может заночевать где угодно и в Деревне новичков, и на Ростке и на Янове или еще в десятке других людных мест и надежных схронах, стоит только выбрать, но он выбирает Пустошь. Согласно ощущениям он мог заночевать в любом другом месте, но его почему-то тянуло именно в свою суровую обитель, которую однажды он пересек в оба конца. Его тянуло в земли где пожухшая, но продолжающая несмотря ни на что расти трава свистит под порывами ветра, где каменистая местность не плодит достаточно аномалий, а те что появляются не всегда могут подарить залетному сталкеру артефакт, где царствующие тушканы давно встали на вершину пищевой цепи и редкий кабан или плоть отважатся поискать поживы в этих бесплодных местах, даже вездесущие слепые псы, сама соль Зоны, избегают этих мест.
Но как потрясающе красивы эти места на закате, когда тучи на секунду или минуту позволят заглянуть солнцу в этот край. Бобр не видел этого на яву, но во сне он специально дожидался этого короткого момента, когда он сможет полюбоваться красотой сурового безжизненного пейзажа в красно-золотых лучах заходящего солнца. Тогда вывернутые из земли булыжники с кварцевыми прожилками отполированные ветром и кислотными дождями и невероятным, нездешним количеством лет, преображаются и начинают играть своим светом. Словно кусок скалы вдруг вспомнил свое огнедышащее прошлое и засверкал красными раскаленными брызгами на своей поверхности, когда даже холодный ветер не в состоянии охладить их пыл, а дрожащая на ветру трава, ранее скрывавшая находящиеся в них доисторические образования вдруг словно отступала от них, становилась меньше вдруг понимая величие и древность вынесенных далеким потрясением на поверхность Зоны изваяний. Именно эти мгновенья напоминали Бобру о чем-то хорошем, о какой-то незыблемой и неистребимой красоте Земли в суматохе дней попираемую ногами, но все-таки неистребимую никакими человеческими усилиями, и эта красота будет находится здесь неизменно и вечно. Бобр даже во сне знал, что люди десятки раз проходившие эти места находили здесь только ужас и смерть, они сами несли в себе эти чувства, и Монолит услужливо менял окружающую их действительность в соответствии с их ожиданиями, но стоит один раз увидеть величие и уверенность пустоши, как пустошь начинает наполнять человека силой и уверенностью вечности, именно это во сне потрясало самые тайные и скрытые струны в душе Егора, это влекло его сюда, очищало его душу от сомнений и колебаний ставя все на свои места и отвечая на многие не высказанные вопросы еще до того как он вопрошал их. И когда невероятная радость, восторг и упоение свободой переходило все терпимые и возможные пределы Егор просыпался в своем бетонном отсеке со слезами на глазах… но это были слезы безграничной радости и восторга души соприкоснувшейся с вечностью.
Спустя пять дней после возвращения, коротко попрощавшись с Долговцами и ученными, оставим им свои премиальные, как это он делал у Сидоровича, прихватив все свое Бобр покинул Янтарь, обещав вернуться. Удивительное дело с каждым шагом вглубь Зоны, в душу сначала робко и неуверенно, а затем все более полноправной рекой вливалось спокойствие, он шел назад к Леснику. Спустя несколько сотен метров от забора окружающего бункер, к нему заискивающе кланяясь и крутясь, присоединился снорк Мелкий. Бобр не стал отгонять его, а когда сталкер мысленно разрешил Мелкому сопровождать его в пути, радости снорка не было предела, которую он выразил высокими прыжками и ударами ладони по земле. Самочувствие и настроение улучшалось, особенно когда Бобр снимал не желающий сдвигаться с головы капюшон и до живота расстегивал Севу. Определенно сырой климат Зоны, вечно хмурившееся небо возвращали его к жизни. Ни один мутант не тревожил его, благо теперь сталкер замечал их раньше детектора, зачастую и вовсе не поворачивая голову в их сторону. Аномалии теперь были также хорошо заметны и их игру и расположение можно было разглядеть с пригорка или с любого другого возвышения, будь то сгоревший остов машины или полуразрушенное строение.
Двигаясь таким образом быстро и незаметно, разгружая психику и занимая себя днем, а ночью снова ощущая неясную, заставляющую его идти дальше тревогу, которую он перебарывал только усилием воли, заставляя себя сидеть или лежать на месте а не встать и шагать дальше. Ночуя практически под открытым небом, из оружия имея при себе лишь модифицированный Свободовцами Чейзер и стандартный видавший виды Глок, сталкер не испытывал никакого страха перед мутантами. Почему-то не получалось бояться, стоило только почувствовать на себе чей то взгляд или ментальное прощупывание, и попробовать также без помощи глаз отыскать ищущего его мутанта, как тот спешно старался потеряться и оборвать нежелательную связь, оставляя сталкера в одиночестве. Егора больше тревожило другое, неясное ощущение в груди, словно он что-то забыл, или должен сказать, или должен увидеть или как будто он перед кем-то виноват и теперь ему срочно надо увидеть этого кого — то, чтобы выяснить и устранить непонятное беспокойств из-за опять же неясного, надуманного недоразумения.
Это ощущение не дававшее ему покоя было знакомо многим сталкерам. Но они чувствовали его как только выходили за периметр сбывали и обмывали или пропивали хабар, это ощущение имело название, оно называлось зов Зоны. И как только похмелившийся сталкер чувствовал Зов он больше не мог найти себе места. Он бросал все свои надуманные дела, доставал свой старый рюкзак, снарягу и лез в Зону, обратно внутрь периметра, через заслоны, колючку, минные полосы и другие рукотворные препятствия. Но что такое рукотворное препятствие для сталкера промышляющего в средней Зоне, привыкшего часами наблюдать движение, порядок срабатывания, предел действия аномалии? Смех да и только. Что такое колючка или мина, или бетонный забор со всеми наворотами для человека научившегося в своей голове прокладывать такие маршруты прохождения через аномалии, на какие не способны машины? Ничего, только хорошо понятное, ограниченное, слабоумное приспособление обязанное остановить разве что самого непутевого отмычку или безмозглого зомби. Поэтому когда сталкера звала Зона, он всегда приходил к ней. Только тут сталкер мог свободно вздохнуть полной грудью и вновь почувствовать себя немного сильнее и свободнее здесь внутри периметра, будучи окруженным сотней опасностей и ловушек чем там сидя в безопасном помещении в окружении друзей и подруг.
Также и Бобр безотчетно стремился встретится с Лесником, чтобы пролить хоть крошечный пятачок света на его темную историю с бандитами и контролером. Разве что зов он слышал находясь уже в Зоне, и она звала назад, на свои самые глубокие уровни, куда крайне редко отважится выдвинуться иная экспедиция, еще реже возвращаясь обратно.
2. Назад в Рыжий Лес
Лесник встретил сталкера на окраине Рыжего Леса. Суровое лицо с глубокими морщинами на лбу, длинные, мохнатые брови, серые внимательные глаза с сеточкой морщин, загоревшая грубая кожа, несмотря на то, что в Рыжем Лесу, да и вообще в Зоне невозможно загореть, поскольку солнце здесь нечастый гость как и новости с Большой Земли. Прошла всего неделя с тех пор как Бобр и ученый Валерий Степанович покинули Лесника. Несколько больших дней отделяли сталкера вчерашнего от сегодняшнего и как знать сколько дней превратят его в сталкера будущего. Хотя и на Лесника видимо тоже повлияли те несколько дней с тех пор как от оставил двух гостей в одном из своих лесных домиков. Его лицо осунулось, взгляд ранее блестевший искорками смеха теперь выдавал тревогу, шапка — ушанка теперь не торчала лопоухо щечками во все стороны болтая шнурками в такт тяжелому, но бесшумному шагу а была стянута в корзинку.