- О повелитель! Именем пресветлого Солбон-тенгри заклинаю тебя - не рассеивай сил! Не отвлекай свой священный взор от предстоящей битвы! Комаринные укусы не могут повредить Непобедимому Исполину. Но битва, что предстоит нам, будет тяжелее многих и многих.
- Что я слышу? Ты стал бабой, старой бабой, Бурундай-багатур! Бату-хан выпятил вперед жирный подбородок с редкой седеющей бородкой. Никто и никогда не мог победить храброго монгольского войска, никто и никогда не мог остановить его поступи. Слышишь - никто и никогда!
- На все воля Великого Хана... Прикажи - и мой хребет хрустнет под сапогом твоего нукера. Но я не твой придворный цоллогч, из уст которого льются лишь хвалебные магтаалы. Я состарился в боях, и должен сказать тебе, повелитель: тот противник, что ждет тебя впереди, не таков, что был прежде. Не таков, как эти глупцы, натягивающие на себя доспехи столь тяжелые, что на коня не могут сесть без посторонней помощи, да и кони их столь неповоротливы, что волы вместо скакунов пристали им больше... глупцы, которые не умеют воевать зимой, хотя здесь зимою теплей, чем летом в краях хитрых урусутов... глупцы, которые строят города так близко друг к другу, что стрела может долететь от одного до другого - хвала Буха-нойону, мы их вытоптали, и табуны наши могут вольно пастись во франкских степях. Но мавры не таковы. Они - бесстрашные всадники, неутомимые в бою, кони их быстрейшие, а сабли - лучшие из всех известных в обитаемом мире!
- Так что же? Одним тем, что они ездят на чистокровных скакунах и машут саблями вместо этих никчемных мечей, они способны противостоять нам? Священный предок бил таких же и в Хорезме, и в Дербенте, и в Курдистане везде, куда ступало копыто монгольского коня!
- Правда, повелитель... Но те, в Дербенте и Хорезме, изнежились в роскоши, размякли в объятиях наложниц и ослабели в долгом мире. Таковы же были и Альморавиды, долго правившие Гранадой, и власть выскользнула из их рук. Но те, кто вырвали ее - Альмохады, чей вождь Мохаммед, - другие. Это свирепые воины пустынь...
- Довольно! Ты болтаешь как беззубая старуха! Что ж мне - стерпеть оскорбление?
Несмотря на то, что Великий Хан продолжал громыхать, Бурундай видел, что его слова возымели действие, и потому продолжал:
- О, нет! Но я сказал - они воины пустынь. Они хорошо воюют в открытом поле, но не умеют защищать города. Так захватим же их в городе, запрем выходы и разнесем стены. Потому, повелитель, я и попросил тебя не отсылать камнебитные машины и не задерживаться на месте. Главное - не дать им выйти в поле, а захлопнуть ловушку. В ней мы захватим и все богатства закатных стран, и Мохаммеда, и глупого короля Страны Замков, который думал, что ушел от тебя... А те, кто скрылись в горах, сами приползут к тебе на брюхе. Мы поступим с ними, как учил твой Священный Предок. Если они не сдадутся, мы соберем всех пленных, кого захватим в этой стране, и отрубим головы тем, у кого они выросли выше оси от арбы.
Губы Великого Хана раздвинула довольная улыбка.
- Уухай! Воистину, беспредельно мудр был Священный Предок. Не было случая, чтоб это средство не помогло. Ты хорошо сказал, храбрый Бурундай. А мы выступим немедля и ударим по эмирату!
Но выступить они не успели. На рассвете гонцы сообщили о приближении мавританского войска.
Словно буря поднялась в пределах монгольского лагеря. Выросших в седле воинов трудно было застать врасплох, и вся эта суматоха на деле заключала в себе четкий порядок. Монголы взлетали на коней, выстраивались в десятки, десятки - в сотни, сотни - в тысячи, тысячи - в тумены. Рабов, спросонья повылазивших было из-под телег, загоняли к обозу, чтобы не мешали. Выли сигнальные рога, хлопали трещотки, мелись по ветру конские хвосты на знаменах.
А потом поднявшееся за спинами монголов солнце высветило войско, что надвинулось с запада.
Они показались - знатнейшие роды Феса и Марокко: Бени-Сирадж, Сегри, Гомелесы и Малики, всего числом тридцать два, ставшие под знамена Мохаммеда ибн ал-Ахмара Альмохада, и владевшие землями в Вега-Гранаде, Велесе, Альпухаре и Ронде. Они гарцевали на прекраснейших в мире берберийских конях. Сстальные кольчуги облекали их, превосходной дамасской стали, а поверх были накинуты белые плащи-марлоты, и белые тюрбаны были намотаны поверх островерхих шишаков с кольчужными бармицами, на самих же шлемах золотом были начертаны суры Корана, либо имена пророка и праведной Фатимы.
Любопытная Йорол, высунувшись из шатра, застыла на месте, глядя на сверкающих белизной и золотом всадников, и смутное воспоминание из времен деревенского детства, когда она еще посещала церковь, вытолкнуло на ее губы полузабытое слово:
- Ангелы... - прошептала она.
Реми из Арраса тоже смотрел на мавров, смотрел до рези в слезящихся глазах. И рухнул на колени. За ним - выпоротый с вечера Альфонс де Пуатье и другие. Десятки, сотни других - оборванных, забитых в колодки, с выбитыми зубами и глазами. Их хлестали плетьми, но они не вставали.
Орда - лохматые малахаи, темные чапаны, низкорослые выносливые лошадки - с визгом снялась с места. Запели арабские боевые трубы-аньяфилы, загремели атабалы.
Два войска сближались. Оба - стремительные, оба - вооруженные кривыми саблями, короткими луками и круглыми шипастыми щитами.
- Кху! Уухай! - кричали одни.
- Иншалла! Альгасара! - кричали другие.
Два войска сближались.
И христианские пленники, на коленях, простирая руки к небесам, молились о победе последних защитников цивилизованной Европы - славного сарацинского воинства.