Боцман выслушал его внимательно и, почесывая ногтями синий контур резвящейся на его могучей груди русалки, высказал предположение, что капитан схлестнулся на берегу со своими старыми дружками и не иначе намерен пробиться в Кяхту.
— В Кяхту? — выгнулись от изумления тонкие Алешины брови. — Да зачем ему понадобилась Кяхта?
— Как зачем? А он, милок, через Монголию проберется в Китай да и станет водить собственный пароходишко по Сунгари, а то и по Амуру. В Харбине, слышь, живут его тесть и теща.
— Этого он не сделает. У Савоськина в Благовещенске жена и детишки.
— Вытребует семью — и все!
— Ну если бы он задумал такое дело, бежал бы через Сахалян. Дорога-то проторенная, как «из варяг в греки».
— А если ему там несподручно? Попадется с чем ценным — тюрьма! Я же слышал, как он вел такой разговор. — Померанец кивнул головой на берег.
— Что же ты, Филя, не сказал об этом раньше?
— А что бы ты с ним исделал?
— Это верно, улик-то у нас никаких. Что же делать?
— Тю на тебя! А то и делать, что подождать еще денек-другой. Авось у Савоськина это дело не выгорит.
— Держался авоська за небоську, да оба в воду и упали, — вспылил Алеша. — А если выгорит? Значит, в обратный рейс мы пойдем без капитана да и зазимуем где-нибудь на плесе.
— Беды! — оживился боцман, и по его сумрачным глазам будто проскакал веселый солнечный зайчик. — С голодухи не помрем: чай есть! Да я такие лыжи смастерю — и в станицу какую и в китайскую ямынь доберемся. Муки раздобудем, чумизы. Станем рыбку — помнишь, как на Зее, — ловить. В сопки охотиться пойдем. Косуль по Амуру тьма-тьмущая. А фазаны! Фр… так из- под ног и взлетают. Красота! Опять же на зайцев силков понаставим, жратвы будет!..
— Мне хоть пешком, но до Благовещенска нужно, — перебил его Алеша. — Хоть пешком, — повторил он тоскливо.
— Домой торопишься, — вздохнул Померанец и оглядел Алешу с головы до ног. — Невеста, поди, ждет?
— Ну вот, ты скажешь… В ученье я отстану. Понял?
— В ученье, — вспыхнули опять глаза Померанца, и весь он будто осветился изнутри какой-то новой и яркой мыслью.
— В будущем году кончать, а теперь вот… — безнадежно махнул рукой Алеша.
— Ай, ай, беда! Зря я тебя в наше дело ввязал. Сидел бы ты на берегу, в школу бы с книжками бегал.
— А Колька? Кто бы его стал кормить?
— Ты вот что, парень, ты не горюй! — оживился после недолгого раздумья Померанец. — Филя-то я Филя, да не простофиля! — Он запахнул на груди бушлат, нахлобучил старенькую, затрепыхавшую на ветру ленточками бескозырку и стал торопливо зашнуровывать ботинки. — Я счас, счас его приволоку… — и живо обернулся, услышав, что Алеша ведет с кем-то негромкий, деловитый разговор.
— Он теперь у Матани озорует, — пояснял широколицый, с носом кнопочкой, паренек. — А мы этот вертеп давно уже на прицеле держим.
— Мы как узнали про твово капитана, сюда бегом, — захлебывался словами другой, в очках и пышноволосый. — Нечистое, ой нечистое дело! Добрые-то люди тот дом за версту обходят.
— Вот что, Филипп, — твердо сказал Алеша, — оставайся тут, а мне ребята помогут. Станет Савоськин сопротивляться, найдем на него управу! — крикнул он, уже сбегая на берег, и помахал боцману рукой.
Шел третий час дня, но с юго-востока дул отвратительный пыльный ветер, наносивший громоздкие, черные тучи, и было так пасмурно, и бесприютно, будто уже наступает ночь.
«Вертеп» находился в глубине большого, без деревца и травинки, двора. Был он низок и непригляден с виду, но уже в сенях пахло жареным и пареным, а в распахнутую дверь была видна под образами широкая скамья, покрытая свисавшим до пола ковром таких ярких красок, что рябило в глазах. На ковре возлежал собственной персоной Савоськин и нескладно тянул:
Ширококостная баба с черными пронзительными глазами расставляла на столе посуду; другая, помоложе, с маленьким узкогубым лицом, в наброшенной на голые плечи шелковой малиновой шали гадала на картах.
— Любовь будет… совет будет, — гортанно, подражая цыганкам, прочила она толстухе. — Дорога дальняя, известие из казенного дома. Все у тебя, тетка Матаня, лыко к лыку вяжется. Удачливая!
Она стала тасовать колоду карт. Матаня уперла руки в бока:
— Путаешь, милка моя. Кака-така дорога? Да ни в жисть… Ты на короля мне кинь, на трефового короля. — Увидев комсомольцев, она ловко метнулась и прикрыла дверь в горницу. Алеша все же успел заметить, что там, на высокой постели, кто-то утонул головой в груде развороченных подушек.
— Ой, до чего ж я испужалася, — заулыбалась Матаня. — Сердце трепыхается, как телячий хвост. Нервенная стала я, пужливая, страсть. Все японец, треклятый, наделал. Теперь бы при своей трудящей власти вздыхнуть, ан неможется пуще прежнего.
— Ладно, ты нам зубы не заговаривай. Ты и при японцах как сыр в масле каталась, — сказал один из сретенцев.
— А нынче по какому случаю пир? — поинтересовался его товарищ.
— Ну уж и пир, — поджала губы баба. — Брат двуюродный как с неба упал, племянница-беженка. Вот собрались: сродников помянем, по-семейному посоветуемся, как да чо… А вы, не знай, как звать-величать, каким ветром сюды задунуты?
— Это который же двоюродный брат? Тот, что в горнице прячешь, или этот вот певень?
— Тихон Игнатьевич, я за вами. Пойдемте на пароход.
Савоськин с минуту рассматривал Алешу, потом повернулся лицом к стенке.
— Не желаю, — изрек он. — Всякая козявка будет мне указывать. Петь хочу. Гулять хочу! А ну кыш отседова!
— Нет, вы пойдете. Так нужно.
— Матаня, гони их метлой и закрой ворота, — гаркнул Савоськин, приподнимаясь на локте. — Девка, чего пригорюнилась? Бери таз, играй походный марш гостям незваным! И-их, и пить будем, и гулять будем, а смерть придет — помирать будем…
— Ах ты гад ползучий, — тихо произнес кудрявый сретенец, — долго ты над людьми изголяться будешь? А ну, живо! И вы, красавицы, собирайтесь, — обратился он к женщинам. — Забирайте свои разносолы, пообедаете в каталажке.
Баба всплеснула толстыми руками, запричитала. «Племянница» огрызнулась:
— А я чо? Я его держу, энтого борова, чо ли? Да пущай он катится на легком катере к чертовой матери.
— Давай-ка, хозяйка, веревку, — засмеялся парень с носом кнопочкой. — Мы его, как бычка, на веревочке поведем. То-то смеху будет в городе!
— Тихон Игнатьевич, вам придется подчиниться, — сказал Алеша. — А о вашем безобразном поведении будет разговор в Благовещенске. В этом я вам ручаюсь.
— А я тебя еще до него семь раз в ложке воды утоплю, — буркнул Савоськин, но полез под лавку за обувью.
— Отдавай команду! — потребовал Померанец, едва изрядно помятый капитан очутился на палубе «Кометы». — Да живо шевелись, а не то пришью на месте и отвечать не буду. Саботажник! Гнида!
— Это за что же такоича? — спросил оторопело Савоськин.
— А вот за это за самое. Чтобы не шкодил и тому подобное!
Капитан благоразумно промолчал и, косясь в сторону воинственно настроенного боцмана, приказал поднимать пары. Шепнув Алеше, что сейчас вернется, он побежал в каюту переодеться. Алеша поблагодарил молодых сретенцев за помощь:
— Приезжайте к нам, ребята! — крикнул он им вдогонку. — Нам такой народ нужен!
Они тоже что-то крикнули и помахали руками, но порыв ветра отнес в сторону голоса. Белозубые улыбки осветили по-осеннему мрачный день.