— Гости! — схватил его за руку Алеша. — А я тебе что говорил? Я говорил: будь здесь хозяином. Эх ты…
— А ты не кипятись, — отвел его руку Померанец. — Пришли они, значит, все честь по комедии, вооруженные до зубов. Мандат на обыск старшой предъявил и, первым делом, в капитанскую каюту. А там, мать честная, семь пудочков золота припрятано, ей-ей, не вру! И еще что-то такое нашли, бумаги какие-то важные. То ли Савоськин их кому-то должон был передать, то ли их Савоськину передали… Ну да там, куда его поведут или уже повели, разберутся. Там его, сукиного сына, поспрошают! — Померанец сплюнул и, повеселев, добавил: — А что я тебе говорил? Чуяло мое сердечко, чуяло ретивое! Ну, айдате домой!
Но идти домой Алеше не хотелось. Простившись с боцманом, он пошел по Большой улице, в сторону центра.
Старый, грузный, Лазарь Моисеевич Гамберг в крайне удрученном состоянии захлопнул массивный талмуд, в котором искал ответа на мучившие его сомнения, погасил свет и выглянул в коридор. Там было темно и тихо, только из-под двери, ведущей в комнату старшего сына, пробивалась узенькая полоска света и слышались молодые приглушенные голоса. «Так и есть, у Беньки опять гостюет кто-то».
Крадучись, старик выскользнул на крыльцо. Преданная Альфа, взвизгивая от радости и припадая на все четыре лапы, подползла к нему на брюхе и лизнула руку. Хозяин пнул собаку ногой, спустился во двор и — порядок прежде всего — пошел посмотреть, заперты ли ворота. За ним, ковыляя на толстых лапках, побежал щенок — рыженький Омега. Альфа предостерегающе тявкнула — хозяин, мол, не в духе! — и бросилась наперерез.
— Боишься?! Дрожишь за своего звереныша, глупая. Ну? — неожиданно для себя старик погладил собаку, глядевшую на него умными, понимающими глазами, схватил щенка, подкинул и тотчас же подхватил его своими крепкими, жилистыми руками. Щенок тявкнул, Альфа скулила и жалась к ногам хозяина.
Старый Гамберг глянул вверх и вдруг увидел звезды, подивился их переливчатому сиянию, этим вдруг открывшимся перед ним бесчисленным мирам. Он никогда не задумывался о их существовании, так влекли и занимали его всегда неотложные земные дела. Он ничего не знал в звездном мире, кроме Млечного Пути и Большой Медведицы. Да и это зацепилось в памяти еще с той поры, когда он был таким же юнцом, как его Бенька. Полно, был ли он когда-нибудь таким рослым и красивым? Нет, конечно… В юности он был костлявым, никогда не наедавшимся досыта местечковым бедным евреем, торговавшим пряниками в грошовой лавчонке отца и мечтавшим о богатстве.
И вот оно пришло, это богатство. Ой и не спрашивайте, какими путями оно пришло! Там, в Книге Судеб, записано, как он денно и нощно, не щадя здоровья и сил, «насаждал свой виноградник». И пускай этот виноградник крепко припахивает рыбным рассолом, и пускай далеко не все считают старого Гамберга праведником… Что ж из этого? Иегова знает, как это непросто, как нелегко стать купцом первой гильдии даже здесь, на Амуре. Ой, как нелегко! Но зато еще так недавно к голосу Лазаря Моисеевича прислушивались многие. Да что там, все уважаемые люди города! Все, кроме собственного сына…
Кто-то брякнул щеколдой калитки, потоптался на тротуаре, снова несмело потрогал щеколду. Странный гость, почему он не позвонит с парадного? Медлит у ворот, видимо, раздумывая, не уйти ли совсем? И старый Гамберг ощутил неясную тревогу, что неизвестный вдруг уйдет и никогда больше не постучится в эти ворота.
— Стойте! Стойте, я сейчас отопру! — Старик заторопился к воротам, прижимая к груди тепленького присмиревшего Омегу, и, только отодвинув засов и распахнув калитку, понял, что поздний гость ему мало приятен и что он подсознательно ждал кого-то другого.
Невысокий и хрупкий юноша, казалось, тоже не обрадовался этой встрече, но Лазарь Моисеевич отрезал ему путь к отступлению, захлопнув калитку и даже навалившись на нее всем своим тяжелым телом.
— Так… — сказал он ворчливым тоном, — в моем доме идет заседание, и я выполняю обязанности швейцара. Очень вам благодарен, молодые люди, спасибо!
— За что? — удивился юноша и поправился еще более неловко: — Пожалуйста… Я хотел сказать… — Он окончательно запутался и, чтобы скрыть свое смущение, погладил по спине Омегу. Альфа зарычала. Старик, внезапно раздражаясь, кинул щенка ей на спину и схватил юношу за плечи:
— Меня вовсе не интересует, что вы хотели мне сообщить. Нисколько не интересует! Но я хочу, чтобы вы послушали меня. Да, да, послушайте! Вы думаете, я вас не знаю? Я вас знаю и насквозь вижу. Ведь вы Гертман? Гертман!
Алеша утвердительно кивнул головой и тоскливо посмотрел вслед убегавшей Альфе.
— Ай, ай, — продолжал старик, — сын почтенных родителей, вы приходите в чужой дом ночью, крадучись, с черного хода. Спрашивается, почему это? О, вам трудно ответить на столь простой вопрос. Трудно? Да, трудно!
— Позвольте, я только сегодня приехал из Сретенска. Я пришел к Вениамину.
— Он пришел к моему Беньке! Он пришел в мой дом, потому что мой дом уже становится не моим домом, и мой сын — не моим сыном. Значит, я уже не всеми уважаемый Лазарь Гамберг, а кто-то такой, что со мною стыдно поздороваться на улице и даже слушать меня зазорно.
— Лазарь Моисеевич, я этого не говорю и не думаю. Я с удовольствием вас выслушаю, но я не понимаю…
— Он меня не понимает! И Бенька мой не понимает тоже. Он, видите ли, окончил гимназию с золотой медалью, и он уже не понимает родного отца. Я ему сказал: «Беня, у тебя светлая, математическая головка, и ты должен стать зубным доктором или адвокатом. Нужно знать свою выгоду, Беня». А он мне ответил… Знаете, что мне ответил мой Беня? Он сказал: «Я организовал Амурский Союз Молодежи, и я один из организаторов Амурского комсомола». Вот что он мне ответил, мой Беня. После этого я должен был выгнать его из своего дома, но я сдержал свой гнев и сказал ему так: «Одумайся, Беня! Старый Лазарь знает, что говорит: в комсомол идут те, кому нечего сегодня покушать и кто завтра станет искать в амбарах твоего отца, чем бы набить свой живот». Вот что я сказал своему сыну. А он… знаете, что он сделал? Он стал разглядывать свои ногти и засвистел, как на конюшне, а потом пришла мать и увела его, потому что она дрожит за него, как Альфа за своего Омегу, и потому, что к нему пришли эти… «товарищи»… И Беня мой ушел от меня, потому что с товарищами ему веселее.
— Почему вы так думаете? — возразил Алеша. — Комсомольцы решают очень важные дела.
— Да, у них важные дела! — взорвался старый Гамберг. — Очень, очень важные дела. Я это знаю распрекрасно и без вас. Эти дела начались в марте восемнадцатого, когда одни юноши надели красные повязки, а другие — белые. Эти дела начались в тот день, когда сына уважаемого доктора Хоммера принесли домой с пробитой пулей головой и мать бедного юноши, добрая Мария Яковлевна, плакала у его изголовья…
Алеша уже не слушал старого Гамберга. И хотя он по-прежнему глядел на теснившиеся вдоль дорожки уже тронутые заморозками георгины, мысли его были далеко. И Гамберг почувствовал это. Он сильнее вцепился в плечи Алеши холодными пальцами и закричал в самое ухо:
— Да вы, никак, спите?! — и горестно пожевал губами: — Не мечите бисера перед свиньями, да не попрут его ногами… — и закончил язвительно и горько: — А свиньи — это безумцы, не слушающие правильных речей. Идите же, — сказал он устало, — идите, вас ждут… — Он помедлил и добавил уже без тени сарказма: — ваши товарищи, — выпустил Алешино плечо и указал на распахнутую дверь.
Алеша взбежал на высокое крыльцо, пересек застекленную веранду и вступил в длинный коридор, по обеим сторонам которого тянулись белые, двустворчатые, плотно прикрытые двери. Он никогда прежде не бывал в этом доме. До недавних пор Гамберги жили замкнуто и богато. Решение пойти к Вениамину пришло внезапно, после встречи с Померанцем, но сейчас он уже сожалел об этом. Слыша за собой шаркающую походку старика и опасаясь, что тот втолкнет его в первую же попавшуюся комнату и продолжит свою полубезумную речь, Алеша распахнул ближайшую дверь и сразу же прикрыл ее за собою.