— Товарищ лейтенант, — вздохнул я, — если вы хотите отчитать меня, то выбрали не лучший момент. Душманы вот-вот пойдут в атаку.
Пуганьков был очень интеллигентным и спокойным человеком. Даже слишком интеллигентным. По крайней мере, для армии.
По моему мнению, на нем бы гораздо лучше сидел какой-нибудь пиджак, чем китель, а сам замполит лучше бы смотрелся где-нибудь в обсерватории, чем на заставе.
Ему не хватало характера, чтобы держаться здесь так, как полагается держаться офицеру на Границе.
Пуганьков вдруг замялся. Застыл без движения, словно бы не знал, какие слова ему подобрать.
— Если это все, разрешите идти, — сказал я.
— Нет. Не все, — решился замполит. — Вы назвали меня трусом, младший сержант. Притом при офицере и сержантах. Это неприемлемо. Извинитесь немедленно.
— Повторюсь, — тон мой похолодел, — сейчас не время. Потом, делайте что хотите. Если вы оскорбились, можете написать рапорт начальнику отряда. Пусть применит ко мне дисциплинарный устав. Но всему свое время.
— Вы правда считаете меня трусом? — Вдруг спросил Пуганьков, — А что, разве другие солдаты не боятся боя? Не бояться погибнуть? Разве вы не боитесь? Все бояться! Тогда разве справедливо с вашей стороны обзывать меня трусом при офицере и командирах отделений⁈
— Это правда, — я кивнул. — Бояться все. Но остальные: Таран, Черепанов, Нарыв, Малюга… Да кто угодно. Бояться, но все равно, призерая страх выполняют свой долг. Пусть их действия и могут привести их к смерти. Ваше рвение покинуть Шамабад было обосновано не желанием исполнять свой долг, а в первую очередь тем, что вы хотели держаться подальше от войны, товарищ лейтенант.
Замполит аж растерялся от моих слов. Глаза его забегали, и он приоткрыл рот, не зная, что сказать.
— Да с чего… С чего вы это взяли, сержант⁈ — Наконец, выдавил из себя он.
— У вас на лице все написано, — проговорил я.
— Знаете… Знаете что⁈ Я считаю это личным оскорблением!
— И у вас есть право принять меры, — согласился я. — лучше скажите, почему вы оказались на заставе, товарищ лейтенант? Вы ведь явно не хотели этого. Направление на Шамабад стало для вас внезапностью. Скорее всего, вы надеялись спокойно пересидеть годик на более безопасной границе. А потом уйти на должность поспокойнее. Так?
У Пуганькова вытянулось лицо.
— Младший сержант Селихов…
— Я отношусь к вам совершенно нормально, — заговорил я несколько монотонно и даже холодно, — вы не вызываете у меня ни теплых, ни отрицательных чувств. Мои слова не ставили целью как-то задеть вас. Я просто констатировал факт, товарищ лейтенант. Вот и все. Сейчас вы не годитесь для службы на заставе. По крайней мере, на нашей. Возможно в будущем это изменится, но пока так. А теперь простите, мне нужно вернуться к своим бойцам.
Пуганьков уставился на меня ошарашенными глазами. Несколько раз моргнул.
— Разрешите идти? — Спросил я.
— Р-разрешаю, — не сразу ответил Пуганьков.
Я отдал ему честь и направился к конюшне.
— Ну что, воины, как обстановка? — Сказал я пограничникам, засевшим под бетонным забором.
Парни времени зря не теряли. Они натаскали под брешь мешков с песком и организовали в проеме стрелковую позицию. Малюга и еще двое бойцов сидели с краю дыры и внимательно следили, не идут ли духи.
Еще трое залегли за мешками.
— А чего Таран хотел? — Спросил Малюга, — что ему надо было?
— Думал, стоит ли оставлять Шамабад и уйти в опорник.
Услышавшие меня погранцы недоуменно переглянулись.
— Как это оставлять? — Спросил Миша Солодов удивленно, — эт че, мы зря, что ли, под пули тут, на заставе, подставлялись?
— Так если хотели увести нас в опорник, — подал голос Малюга, — Так сразу бы такой приказ ставили! А теперь что это получается? Мы с духами бодались-бодались, выдворяли их отседава, а теперь уходить⁈
Со всей линии обороны стали доноситься недовольные выкрики:
— Да!
— Точно!
— Как это так, заставу оставлять?
— Зря мы, что ли, тут шеи подставляли⁈
Я ухмыльнулся. Сказал громко:
— Тише, тише братцы. Все хорошо. Таран решил остаться. Будем отстаивать заставу. Не дадим духам прорваться к нам домой. И дальше, в глубокий тыл, тоже не дадим.
Пограничники все как один одобрительно загомонили.
— Так что, держим оборону! — С улыбкой сказал я.
Потом пошел в самый край, линии, где отдыхали остальные бойцы. Там Матузный сидел рядом с Нарывом.
Нарыв был бледен. Он так и прижимал к груди автомат, и, казалось, даже не изменил положения, в котором я его оставил.