Голос Пуганькова едва уловимо вздрогнул и немного изменился. Он стал ниже, будто бы лейтенант пытался заставить горький ком в горле провалиться обратно в грудь.
— Как какое-то дите обижался…
— В таком случае вам стоит извиниться и перед парнями из отделения службы собак, — сказал я, — вы зря стали строить их прямо во время боя.
Не ответив, Пуганьков поджал губы. Мелко покивал, соглашаясь со мной. Вздохнув, наконец сказал:
— Странный ты, Саша, какой-то.
— Это почему же странный?
— Ну… Сколько тебе лет?
— Летом исполнится девятнадцать, — сказал я.
— Ну вот, — кивнул лейтенант, — а мне двадцать четыре. Разве мог я, лейтенант, окончивший высшее Алма-Атинское, подумать, что срочник первого года службы сможет меня чему-то поучить?
— Так всегда бывает, товарищ лейтенант. Офицеры учат нас. Мы чему-то учим офицеров. Так уж в жизни сложилось.
— Да нет, — Пуганьков сделался серьезным, — что-то есть в тебе особенное. Не такое, как в других бойцах-пограничниках. Но только не могу я понять, что именно. Не могу осознать.
Я приподнял бровь.
— Глупость, что ли, ляпнул? — Испугался Пуганьков и попытался оправдаться: — Со мной это бывает, если честно.
Он растерянно почесал шею, глуповато улыбнулся.
— Да нет, товарищ лейтенант. Все хорошо, — сказал я.
Пуганьков разулыбался.
— Ну и хорошо. Знаешь, Саша, пусть было нас тяжко нынче ночью, пусть стояли мы насмерть, но я такой подъем душевных сил чувствую, какого никогда в своей жизни не ощущал. И все это только благодаря тебе. И знаешь, что мне интересно?
Я вопросительно глянул на лейтенанта.
— А сложится ли дело так, что ты еще чему-нибудь сможешь меня научить?
— Время покажет, Миша, — сказал я покровительственно. — Дело покажет.
Пуганьков не оскорбился такому моему тону. Напротив, он с еще большей надежной посмотрел на меня и кивнул.
— Разрешите идти, товарищ лейтенант? — Спросил я.
— Разрешаю, Саша, — Пуганьков тоже кивнул. — Иди. Дел у нас сегодня еще много. Работа, можно сказать, только начинается.
— Ну, — кивнул Черепанов, — удивительный человек. Мне таких никогда не попадалось.
Таран попытался приподняться и обратить свое бледное, обескровленное лицо к Черепанову. Прапорщик сидел на табурете у его койки.
— Уже не первый год на Шамабаде, а до сих пор таких бойцов ни одного не встречал, — Пуганьков устроился на табурете поудобнее, опер локти о колени, свесил руки. — Обычно все приходят охламоны охламонами. Только к концу первого года из них что-то дельное получается. А Селихов какой-то не такой.
— Не такой, — хрипловатым голосом проговорил Таран, оставивший любые попытки встретиться со старшиной взглядом.
Теперь начальник заставы просто лежал на спине, глядя в беленый потолок своей квартиры.
— Сегодня в бою Селихов всегда появлялся там, где ему было самое место, — убежденно сказал Черепанов. — И как у него это выходит? Признаться, если б ни он, у конюшни духи нашу оборону прорвали бы. Сашка выправил ситуацию. Всех организовал. Поставил в оборону.
Таран молчал, слушая Черепанова.
— Но самое главное — продолжал прапорщик, — с Пуганьковым. Я не знаю, что там Селихов ему такое сказал, но лейтенант будто поменялся. То трясся, как цуцик… И тут на тебе… Поднялся, командование взял. В нужный момент отдал нужный приказ.
— Пуганьков всегда был жидковатый, — слабо улыбнулся Таран. — Я почему до последнего был на ногах? Думал, если не сдюжу, если Пуганьков получит командование, то точно не справится. Просто шарики у него за ролики заедут от нервов, и все тут. Тогда бы все вам на плечи упало.
— Селихов его встряхнул, — сказал Черепанов серьезно, — я не знаю как, но просто взял и встряхнул.
Черепанов поднялся вперед, подпер подбородок руками.
— Да что тут говорить? — Продолжил он, — он и меня умудрился встряхнуть. А я уж, как ты, Толя, слег, запереживал капитально: а сможем ли отбиться? А не сдрейфит ли Пуганьков? А как вообще быть-то нам в этом бою? Засомневался, в общем.
Черепанов понизил голос, почувствовал, что стыдновато ему перед Тараном признаваться в своих сомнениях. Да и перед самим собой тоже стыдно. Но прапорщик всегда был очень прямолинейным человеком. По-другому ему себя вести ну никак его характер не позволял.
Помолчав немного, послушав тяжелое дыхание Тарана, Черепанов продолжил:
— Иногда смотрю на Селихова и диву даюсь. Вроде бы и солдат обычный. Самый простой парняга, каких много. А с другой стороны, что-то есть в нем такое… — старшина задумчиво осекся. — Будто бы он наперед все знает. Будто бы он с пеленок служит.